ExLibris VV
Беранже П.Ж.

Сто песен

Содержание


 

КОРОЛЬ ИВЕТО*


Жил да был один король, —
Где, когда — нам неизвестно
(Догадаться сам изволь)
Спал без славы он чудесно,
И носил король-чудак
Не корону, а колпак.
Право, так!
Ха, ха, ха! Ну не смешно ль?
Вот так славный был король!

Он обед и завтрак свой
Ел всегда без опасенья;
На осле шажком порой
Объезжал свои владенья;
И при нем достойно нес
Службу гвардии барбос,
Верный пес.

Ха, ха, ха! Ну не смешно ль?
Вот так славный был король!

Был грешок один за ним:
Выпивал он преизрядно.
Но служить грешкам таким
Для народа не накладно:
Пошлин он не налагал, —
Лишь по кружке с бочки брал
В свой подвал.
Ха, ха, ха! Ну не смешно ль?
Вот так славный был король!

Как умел он увлекать
Дам изысканного тона!
И «отцом» его мог звать
Весь народ не без резона.
Не пускал он ружей в ход:
Только в цель стрелял народ
Дважды в год.
Ха, ха, ха! Ну не смешно ль?
Вот так славный был король!

Он отличный был сосед:
Расширять не думал царства

И превыше всех побед
Ставил счастье государства.
Слез народ при нем не знал;
Лишь как умер он взрыдал
Стар и мал...
Ха, ха, ха! Ну не смешно ль?
Вот так славный был король!

Не забыл народ о нем!
Есть портрет его старинный:
Он висит над кабачком
Вместо вывески рутинной.
В праздник там толпа кутит,
На портрет его глядит
И кричит
(Ха, ха, ха! Ну не смешно ль?):
«Вот так славный был король!»

ЗНАТНЫЙ ПРИЯТЕЛЬ


Я всей душой к жене привязан;
Я в люди вышел... Да чего!
Я дружбой графа ей обязан.
Легко ли! Графа самого!
Делами царства управляя,
Он к нам заходит, как к родным.
Какое счастье! Честь какая!
Ведь я червяк в сравненье с ним
В сравненье с ним,
С лицом таким
С его сиятельством самим!

Прошедшей, например, зимою,
Назначен у министра бал;
Граф приезжает за женою, —
Как муж, и я туда попал.

Там, руку мне при всех сжимая,
Назвал приятелем своим!..
Какое счастье! Честь какая!
Ведь я червяк в сравненье с ним!
В сравненье с ним,
С лицом таким
С его сиятельством самим!

Жена случайно захворает
Ведь он, голубчик, сам не свой:
Со мною в преферанс играет,
А ночью ходит за больной.
Приехал, весь в звездах сияя,
Поздравить с ангелом моим...
Какое счастье! Честь какая!
Ведь я червяк в сравненье с ним!
В сравненье с ним,
С лицом таким
С его сиятельством самим!

А что за тонкость обращенья!
Приедет вечером, сидит...
Что вы всё дома... без движенья?..
Вам нужен воздух... — говорит.
Погода, граф, весьма дурная...
Да мы карету вам дадим! —

Предупредительность какая!
Ведь я червяк в сравненье с ним!
В сравненье с ним,
С лицом таким —
С его сиятельством самим!

Зазвал к себе в свой дом боярский:
Шампанское лилось рекой...
Жена уснула в спальне дамской...
Я в лучшей комнате мужской.
На мягком ложе засыпая,
Под одеялом парчевым,
Я думал, нежась: честь какая!
Ведь я червяк в сравненье с ним!
В сравненье с ним,
С лицом таким
С его сиятельством самим!

Крестить назвался непременно,
Когда господь мне сына дал, —
И улыбался умиленно,
Когда младенца восприял.
Теперь умру я, уповая,
Что крестник взыскан будет им...
А счастье-то, а честь какая!
Ведь я червяк в сравненье с ним!

В сравненье с ним,
С лицом таким
С его сиятельством самим!

А как он мил, когда он в духе!
Ведь я за рюмкою вина
Хватил однажды: Ходят слухи...
Что будто, граф... моя жена...
Граф, — говорю, — приобретая...
Трудясь... я должен быть слепым...
Да ослепит и честь такая!
Ведь я червяк в сравненье с ним!
В сравненье с ним,
С лицом таким
С его сиятельством самим!

БАБУШКА


Старушка под хмельком призналась,
Качая дряхлой головой:
— Как молодежь-то увивалась
В былые дни за мной!

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

Как, бабушка, ты позволяла?
Э, детки! Красоте своей
В пятнадцать лет я цену знала
И не спала ночей...

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— Ты, бабушка, сама влюблялась?
На что же бог мне сердце дал?
Я скоро милого дождалась,
И он недолго ждал...

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

Ты нежно, бабушка, любила?
Уж как нежна бывала с ним,
Но чаще время проводила
Еще нежней с другим...

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

— С другим, родная, не краснея?
Из них был каждый не дурак,
Но я, я их была умнее,
Вступив в законный брак.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

А страшно мужа было встретить?
Уж больно был в меня влюблен;
Ведь мог бы многое заметить
Да не заметил он.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

А мужу вы не изменяли?
— Ну, как подчас не быть греху!
Но я и батюшке едва ли
Откроюсь на духу

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

Вы мужа наконец лишились?
Да, хоть не нов уже был храм,
Кумиру жертвы приносились
Еще усердней там.

Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!
Нам жить ли так, как вы прожили
Э, детки! женский наш удел!.,
если бабушки шалили
Так вам и бог велел.
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!

ВЕСНА И ОСЕНЬ


Друзья, природою самою
Назначен наслажденьям срок:
Цветы и бабочки весною,
Зимою виноградный сок.
Снег тает, сердце пробуждая;
Короче дни хладеет кровь...
Прощай вино в начале мая,
А в октябре прощай любовь!

Хотел бы я вино с любовью
Мешать, чтоб жизнь была полна;
Но, говорят, вредит здоровью
Избыток страсти и вина.
Советам мудрости внимая,
Я рассудил без дальних слов:
Прощай вино в начале мая,
А в октябре прощай любовь!

В весенний день моя свобода
Была Жаннетте отдана:
Я ей поддался и полгода
Меня дурачила она!
Кокетке все припоминая,
Я в сентябре уж был готов...
Прощай вино в начале мая,
А в октябре прощай любовь!

Я осенью сказал Адели:
«Прощай, дитя, не помни зла...»
И разошлись мы; но в апреле
Она сама ко мне пришла.
Бутылку тихо опуская,
Я вспомнил смысл мудрейших слов:
Прощай вино — в начале мая,
А в октябре прощай любовь!

Так я дошел бы до могилы...
Но есть волшебница, она
Крепчайший спирт лишает силы
И охмеляет без вина.
Захочет я могу забыться,
Смешать все дни в календаре:
Весной бесчувственно напиться
И быть влюбленным в декабре!

КАК ЯБЛОЧКО, РУМЯН


Как яблочко, румян,
Одет весьма беспечно,
Не то, чтоб очень пьян
А весел бесконечно.
Есть деньги прокутит;
Нет денег обойдется,
Да как еще смеется!
«Да ну их!..» говорит,
«Да ну их!..» говорит,
«Вот, — говорит, — потеха!
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру от смеха!»

Шатаясь по ночам
Да тратясь на девчонок,
Он, кажется, к долгам
Привык еще с пеленок.

Полиция грозит,
В тюрьму упрятать хочет
А ои-то все хохочет...
«Да ну их!..» — говорит,
«Да ну их!..» говорит,
«Вот, — говорит, — потеха!
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру от смеха!»

Забился на чердак,
Меж небом и землею;
Свистит себе в кулак
Да ежится зимою.
Его не огорчит,
Что дождь сквозь крышу льется:
Измокнет весь, трясется...
«Да ну их!..» говорит,
«Да ну их!..» говорит,
«Вот, — говорит, — потеха!
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру от смеха!»

У молодой жены
Богатые наряды;

На них устремлены
Двусмысленные взгляды.
Злословье не щадит,
От сплетен нет отбою...
А он махнул рукою...
«Да ну их!..» говорит,
«Да ну их!..» говорит,
«Вот, — говорит, — потеха
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру от смеха!»

Собрался умирать,
Параличом разбитый;
На ветхую кровать
Садится пои маститый
И бедному сулит
Чертей и ад кромешный..,
А он-то, многогрешный,
«Да ну их!..» говорит,
«Да ну их!..» — говорит,
«Вот, — говорит, — потеха
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру...
Ей-ей, умру от смеха!»

БЕДНОТА


Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!

Их песнею славить не надо,
Воздать по заслугам пора,
А песня едва ли паграда
За годы нужды и добра!

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам
Хвала беднякам!

У бедных проста добродетель
И крепкой бывает семья.
А этому верный свидетель
Веселая песня моя.

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!

Искать недалеко примера.
О песня! Ты знаешь сама:
Одно только есть у Гомера
Высокий костыль и сума!

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!

Богатство и славу, герои,
Вы часто несете с трудом.
А легче не станет ли втрое,
Коль просто пойти босиком?

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!

Вы сыты докучною одой,
Ваш замок — мучительный плен.
Вольно ж вам! Живите свободой,
Как в бочке бедняк Диоген!

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала бедпякам!

Чертоги подобие клеток,
Где тучный томится покой.
А можно ведь есть без салфеток
И спать на соломе простой!

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!

Житье наше жалко и хмуро!
Но кто улыбается так?
То, дверь отворяя, амура
К себе пропускает бедняк.

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!

Чудесно справлять новоселье
На самом простом чердаке,
Где Дружба встречает Веселье
С янтарным стаканом в руке!

Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!

МОЖЕТ БЫТЬ, ПОСЛЕДНЯЯ МОЯ ПЕСНЯ*


Я не могу быть равнодушен
Ко славе родины моей.
Теперь покой ее нарушен,
Враги хозяйничают в ней.
Я их кляну; но предаваться
Унынью не поможет нам.
Еще мы можем петь, смеяться...
Хоть этим взять, назло врагам!

Пускай иной храбрец трепещет, —
Я не дрожу, хотя и трус.
Вино пред нами в чашах блещет;
Я богу гроздий отдаюсь.
Друзья! наш пир одушевляя,
Он силу робким даст сердцам.
Давайте пить, не унывая!
Хоть этим взять, назло врагам!

Заимодавцы! беспокоить
Меня старались вы всегда;
Уж я хотел дела устроить, —
Случилась новая беда.
Вы за казну свою дрожите;
Вполне сочувствую я вам.
Скорей мне в долг еще ссудите!
Хоть этим взять, назло врагам!

Небезопасна и Лизетта;
Беды бы не случилось с ней.
Но чуть ли ветреница эта
Не встретит с радостью гостей.
В ней, верно, страха пе найдется,
Хоть грубость их известна нам.
По эта ночь мне остается...
Хоть этим взять, назло врагам!

Коль неизбежна гибель злая,
Друзья, сомкнемтесь клятву дать,
Что для врагов родного края
Не будет наша песнь звучать.
Последней песнью лебединой
Пусть будет эта песня нам.
Друзья! составим хор единый!
Хоть этим взять, назло врагам!

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО КАПЛУНАМ


Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

Всякий доблестный каплун
Со страстьми владеть умеет:
Телом здрав и духом юн,
Он полнеет и жиреет.
Я хоть клятву дать готов, —
Да молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

Ревность, вспыхнувши в крови,
Каплуна не втянет в драку,
И счастливцу от любви
Прибегать не надо к браку
Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

Впрочем, многие из них
Захотят — слывут мужьями
И с подругой дней своих
Утешаются детями.
Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

Проводя смиренно дни,
Достохвальны, досточтимы,
Ни раскаяньем они,
Ни диетой не казнимы.

Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплупов!

Ну, а мы-то, господа?
В нашей участи несчастной,
Что мы терпим иногда
От обманщицы прекрасной!
Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

Сами жжем себя огнем,
Хоть не раз мы испытали
И должны сознаться в том, —
Что не скованы из стали.
Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

Что ж, из ложного стыда
Выносить напрасно муки?
Полно трусить, господа,
Благо клад дается в руки!
Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

Нам ведь миру не помочь:
В нем — что час, то поколенья...
Прочь же наши — сразу прочь
Молодые заблужденья...
Я хоть клятву дать готов, —
Да, молодки,
Да, красотки, —
Я хоть клятву дать готов:
Нет счастливей каплунов!

ПИР НА ВЕСЬ МИР*


Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Веселиться будем,
Распри позабудем,
Пьяных не осудим,
Трезвому позор!
Цензору не скрыться:
Должен он напиться,
Должен помутиться
Неусыпный взор!

Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Тот, кто смотрит букой,
Иссушен наукой,
Кто все уши скукой
Истерзал давно;
Тот, кому так мило
Рифмовать уныло,
Превращай чернила
В доброе вино!

Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Марс вдали от боя
Пьет винцо любое, —

Видно, в дни запоя
Гнев он топит в нем.
Винных бочек мало?
Так пора настала
Порох арсенала
Заменить вином!

Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Не сбежим от юбок:
Вкруг Венеры кубок,
Приманив голубок,
Пустим в добрый час.
Пташечки Киприды,
Что видали виды,
Не боясь обиды,
Пьют почище нас!

Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,

Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с пами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Злата блеск тяжелый
Любит злой да квелый.
Пьет народ веселый, —
Пьет и видит он:
Винного кристалла
Блеск в стекле бокала
Жарче матерьяла
Золотых корон!

Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Дети умных, честных,
Матерей чудесных,
Добрых и прелестных,
Чья любовь чиста, —
Всех Амуров краше,
Видят крошки наши

Пенистые чаши
С первых лет у рта!..

Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Презираем славу,
Душ людских отраву
Жить хотим по праву
Без беды и слез.
Короли сойдутся,
Севши в круг, напьются, —
Пусть по лаврам вьются
Стебли наших лоз!

Умы нам чарует вино.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

Разум, до свиданья!
Утолим желанья!
Наши возлиянья
Вакха веселят.
Всем, кто рад напиться,
Во хмелю забыться, —
Всем нам да приснится
Тучный вертоград.

Умы нам чарует виио.
Пусть брызжет фонтаном
Багряным,
Пусть ливнем в Париже прольется оно,
Чтоб даже педант с нами мог заодно
Сидеть за стаканом!

ТРЕТИЙ МУЖ


(Песня в сопровождении жестов)
Мужья тиранили меня,
Но с третьим сладить я сумела:
Смешна мне Жана воркотня,
Он ростом мал, глядит несмело.
Чуть молвит слово он не так
Ему надвину я колпак.
«Цыц! говорю ему. —
Молчи, покуда не влетело!»
Бац! по щеке ему...
Теперь-ro я свое возьму!

Прошло шесть месяцев едва
С тех пор, как мы с ним поженились,
Глядь, повод есть для торжества:
Ведь близнецы у нас родились.
Но поднял Жан чертовский шум:
Зачем детей крестил мой кум?

«Цыц! говорю ему. —
Вы хоть людей бы постыдились!»
Бац! по щеке ему...
Теперь-то я свое возьму!

Просил мой кум ему ссудить
Деньжонок, хоть вернет едва ли.
А Жан за кассой стал следить
И хочет знать куда девали?
Пристал с вопросом, как смола...
Тогда я ключ себе взяла.
«Цыц! говорю ему. —
Не жди, чтоб даже грошик дали!»
Бац! по щеке ему...
Теперь-то я свое возьму!

Однаягды кум со мной сидит...
Часу в девятом Жан стучится.
Ну и пускай себе стучит!
Лишь в полночь кум решил проститься.
Мороз крепчал... Мы пили грог,
А Жан за дверью весь продрог.
«Цыц! говорю ему. —
Уже изволите сердиться?»
Бац! по щеке ему...
Теперь-то я свое возьму!

Раз увидала я: тайком
Тянул он с Петронеллой пиво
И, очевидно под хмельком,
Решил, что старая красива.
Мой Жан на цыпочки привстал,
Ей подбородок щекотал...
«Цыц! говорю ему. —
Ты просто пьяница блудливый!»
Бац! по щеке ему...
Теперь-то я свое возьму!

В постели мой супруг неплох,
Хотя на вид он и тщедушен,
А кум — тот чаще ловит блох,
К моим желаньям равнодушен.
Пусть Жан устал мне наплевать,
Велю ему скорей в кровать!
«Цыц! говорю ему. —
Не вздумай дрыхнуть!» Он послушен...
Бац! по щеке ему...
Теперь-то я свое возьму!

РАСЧЕТ С ЛИЗОЙ


Лизок мой, Лизок!
Ты слишком самовластна;
Мне больно, мой дружок,
Вина просить напрасно.
Чтоб мне, в года мои,
Глоток считался каждый, —
Считал ли я твои
Интрижки хоть однажды?

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Твой юнкер простоват;
Вы хитрости неравной;

Он часто невпопад
Вздыхает слишком явно.
Я вижу по глазам,
Что думает голубчик...
Чтоб не браниться нам,
Налей-ка мне по рубчик.

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
Да прошлые года!

Студент, что был влюблен,
Вот здесь же мне попался,
Как поцелуи он
Считал и все сбивался.
Ты их ему вдвойне
Дарила, не краснея...
За поцелуи мне
Налей стакан полнее.

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Молчи, дружочек мой!
Забыла об улане,
Как он сидел с тобой
На этом же диване?
Рукой сжимал твой стан,
В глаза глядел так сладко...
Лей все вино в стакан
До самого осадка!

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

Еще беда была:
Зимой, в ночную пору,
Ведь ты же помогла
В окно спуститься вору!..
Но я его узнал
По росту, по затылку...
Чтоб я не все сказал —
Подай еще бутылку

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда

Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
Да прошлые года!
Все дружные со мной
Дружны с тобой я знаю;
А брошенных тобой
Ведь я же поднимаю!
Ну выпьем иногда
Так что же тут дурного?
Люби меня всегда
С друзьями и хмельного...

Лизок мой, Лизок,
Ведь ты меня всегда
Дурачила, дружок;
Сочтемся хоть разок
За прошлые года!

СГЛАЗИЛИ


Ах, маменька, спасите! Спазмы, спазмы!
Такие спазмы мочи нет терпеть...
Под ложечкой... Раздеть меня, раздеть!
За доктором! пиявок! катаплазмы!..
Вы знаете я честью дорожу,
Но... больно так, что лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно ума не приложу

Ведь и больна я не была ни разу
Напротив: все полнела день от дня...
Ну, знать со зла и сглазили меня,
А уберечься от дурного глазу
Нельзя, и вот я пластом-пласт лежу...
Ох, скоро ль доктор?.. Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно ума не приложу

Конечно, я всегда была беспечной,
Чувствительной... сналося крепко мне...
Уж кто-нибудь не сглазил ли во сне?
Да кто же? Не барон яге мой увечный!
Фи! на него давно я не гляжу...
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как рто могло со мной случиться?
Решительно ума не приложу

Быть моя{ет, что... Раз, вечером, гусара
Я встретила, как по грязи брела, —
И только переулок перешла...
Да сглазит ли гусарских глазок пара?
Навряд: давно я по грязи брожу!..
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как рто могло со мной случиться?
Решительно ума не приложу

Мой итальянец?.. Нет! он непорочно
Глядит... и вкус его совсем иной..,
Я за него ручаюсь головой:
Коль сглазил он, так разве ненарочно...
А обманул сама не пощажу!
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно ума не приложу

Иу вот! Веди себя умно и тонко
И береги девичью честь, почет!
Мне одного теперь недостает,
Чтоб кто-пибудь подкинул мне ребенка...
И ведь подкинут, я вам доложу...
Да где же доктор?.. Лучше б не родиться!
И как рто могло со мной случиться?
Решительно ума не приложу

ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК


«Проживешься, смотри!» старый дядя
Повторять мне готов целый век.
Как смеюсь я, на дядюшку глядя!
Положительный я человек.
Я истратить всего
Не сумею
Так как я ничего
Не имею.

«Проложи себе в свете дорогу...»
Думал тоже да вышло не впрок;
Чище совесть зато, слава богу,
Чище совести мой кошелек.
Я истратить всего
Не сумею
Так как я ничего
Не имею.

Ведь в тарелке одной гастронома
Капитал его предков сидит;
Мне прислуга в трактире знакома:
Сыт и пьян постоянно в кредит.
Я истратить всего
Не сумею
Так как я ничего
Не имею.

Как подумаешь золота сколько
Оставляет на карте игрок!
Я играю не хуже — да только
Там, где можно играть на мелок.
Я истратить всего
Не сумею
Так как я ничего
Не имею.

На красавиц с искусственным жаром
Богачи разоряются в прах;
Лиза даром счастливит и даром
Оставляет меня в дураках.
Я истратить всего
Не сумею
Так как я ничего
Не имею.

ВИНО И ЛИЗЕТТА


Дружба, любовь и вино
Все для веселья дано.
Счастье и юность одно.
Вне этикета
Сердце порта,
Дружба, вино и Лизетта!

Нам ли любовь не урок,
Если лукавый божок
Рад пировать до рассвета?
Вне этикета
Сердце порта,
Песня, вино и Лизетта!

Пить ли аи с богачом?
Нет, обойдемся вдвоем
Маленькой рюмкой кларета

Вне этикета
Сердце порта,
Это нино н Лизетта!

Разве прельщает нас трон?
Непоместителен он,
Да и дурная примета...
Вне этикета
Сердце порта,
Тощий тюфяк и Лизетта!

Бедность идет но пятам.
Дайте украсить цветам
Дыры ее туалета.
Вне этикета
Сердце порта,
Эти цветы и Лизетта!

Что нам в шелках дорогих!
Ведь для объятий моих
Лучше, когда ты раздета.
Вне этикета
Сердце порта,
И до рассвета Лизетта!

ЖАННЕТТА


Что мне модницы-кокетки,
Иовторенье знатных дам?
Я за всех одной лоретки,
Я Жаннетты не отдам!

Молода, свежа, красива,
Глянет искры от огнива,
Превосходно сложена.
Кто сказал, что у Жаннетты
Грудь немножечко пышна?
Пустяки! В ладони этой
Вся поместится она.

Что мне модницы-кокетки,
Повторенье знатных дам?
Я за всех одной лоретки,
Я Жаннетты не отдам!

Вся она очарованье,
Вся забота, вся вниманье,
Весела, проста, щедра.
Мало смыслит в модном быте,
Не касается пера,
Книг не знает, — но, скажите,
Чем Жанпетта не остра?

Что мпе модницы-кокетки,
Повторенье знатных дам?
Я за всех одной лоретки,
Я Жаннетты не отдам!

За столом в ночной пирушке
Сколько шуток у вострушки,
Как смеется, как поет!
Непристойного куплета
Знает соль наперечет
И большой стакан кларета
Даже песне предпочтет.

Что мне модницы-кокетки,
Повторенье знатных дам?
Я за всех одной лоретки,
Я Жаннетты не отдам!

Красотой одной богата,
Чем Жаннетта виновата,
Что не нужны ей шелка?
У нее в одной рубашке
Грудь свежа и высока.
Взбить все локоны бедняжки
Так и тянется рука.

Что мне модницы-кокетки,
Повторенье знатных дам?
Я за всех одной лоретки,
Я Жаннетты не отдам!

Ночью с нею то ли дело —
Платье прочь и к телу тело,
Есть ли время отдыхать?
Сколько раз мы успевали,
Отпылавши, вновь пылать,
Сколько раз вконец ломали
Нашу старую кровать!

Что мне модницы-кокетки,
Повторенье знатных дам?
Я за всех одной лоретки,
Я Жаннетты не отдам!

НОВЫЙ ФРАК


Соблазнами большого света
Не увлекаться нету сил!
Откушать, в качестве поэта,
Меня вельможа пригласил.
И я, как все, увлекся тоже...
Ведь это честь, пойми, чудак:
Ты будешь во дворце вельможи!
Вот как!
Я буду во дворце вельможи!
И заказал я новый фрак.

С утра, взволнованный глубоко,
Я перед зеркалом верчусь;
Во фраке с тальею высокой
Низенько кланяться учусь,
Учусь смотреть солидней, строже,
Чтоб сразу не попасть впросак:

Сидеть придется ведь с вельможей!
Вот как!
Сидеть придется ведь с вельможей!
И я надел свой новый фрак.

Пешечком выступаю плавно,
Вдруг из окна друзья кричат:
«Иди сюда! Здесь завтрак славный».
Вхожу бутылок длинный ряд!
«С друзьями выпить? Отчего же...
Оно бы лучше натощак...
Я, господа, иду к вельможе!
Вот как!
Я, господа, иду к вельможе,
На мне недаром новый фрак»

Иду, позавтракав солидно,
Навстречу свадьба... старый друг...
Ведь отказаться было б стыдно...
И я попал в веселый круг.
И вдруг ни на что не похоже!
Стал красен от вина, как рак.
«Но, господа, я зван к вельможе
Вот как!
Но, господа, я зван к вельможе,
На мне надет мой новый фрак»

Ну, уж известно, после свадьбы
Бреду, цепляясь за забор,
А все смотрю: не опоздать бы...
И вот подъезд... и вдруг мой взор
Встречает Лизу... Правый боже!
Она дает условный знак...
А Лиза ведь милей вельможи!..
Вот как!
А Лиза ведь милей вельможи,
И ей не нужен новый фрак.

Она сняла с меня перчатки
И, как послушного вола,
На свой чердак, к своей кроватке
Вельможи гостя привела.
Мне фрак стал тяжелей рогожи,
Я понял свой неверный шаг,
Забыл в минуту о вельможе...
Вот как!
Забыл в минуту о вельможе
И... скинул я свой новый фрак.

Так от тщеславия пустого
Мне данный вовремя урок
Меня навеки спас и снова
Я взял бутылку и свисток.

Мне независимость дороже,
Чем светской жизни блеск и мрак.
Я не пойду, друзья, к вельможе.
Вот как!
А кто пойдет, друзья, к вельможе,
Тому дарю свой новый фрак.

МОЕ ПРИЗВАНИЕ


Хилой и некрасивый
Я в этот мир попал.
Затерт г. толпе шумливой,
Затем что ростом мал.
Я полон был тревогой
И плакал над собой.
Вдруг слышу голос бога:
«Пой, бедный, ной!»

Грязь в пешего кидают
Кареты, мчася вскачь;
Путь нагло заступают
Мне сильный и богач.
Нам заперта дорога
Везде их спесью злой.
Я слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

Вверять судьбе заботу
О каждом дне страшась,
Не но душе работу
Несу, как цепь, смирясь.
Стремленья к воле много;
Но — аппетит большой.
Я слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

В любви была отрада
Больной душе моей;
Но мне проститься надо,
Как с молодостью, с пей.
Все чаше смотрят строго
На страстный трепет мой.
Я слышу голос бога:
«Пой, бедный, пой!»

Да, петь теперь я знаю:
Вот доля здесь моя!
Кого я утешаю,
Не все ли мне друзья?
Когда приязни много
За чашей круговой,
Я слышу голос бога.
«Пой, бедный, пой!»

ПРОСТОЛЮДИН*


В моей частичке de знак чванства,
Я слышу, видят; вот беда!
«Так вы из древнего дворянства?»
Я? нет... куда мне, господа!
Я старых грамот не имею,
Как каждый истый дворянин;
Лишь родину любить умею.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Мне надо бы без de родиться:
В крови я чувствую своей,
Что против власти возмутиться
Не раз пришлось родне моей.
Та власть, как жернов, все дробила,
И пал, наверно, не один
Мой предок перед буйной силой.

Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Мои прапрадеды не жали
Последний сок из мужиков,
С ножом дворянским не езжали
Проезжих грабить средь лесов;
Потом, натешась в буйстве диком,
Не лезли в камергерский чин
При... ну, хоть Карле бы Великом.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Они усобицы гражданской
Не разжигали никогда;
Не ими «леопард британский»
Введен был в наши города.
В крамолы церкви не вдавался
Из них никто, и ни одип
Под лигою пе подписался.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

Оставьте ж мне мое прозвапье,
Герои ленточки цветной,
Готовые на пресмыканье

Пред каждой новою звездой!
Кадите, льстите перед властью!
Всем общей расы скромный сын,
Я льстил лишь одному несчастью.
Простолюдин я, — да, простолюдин,
Совсем простолюдин.

СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ*


Через победы и паденья
Ведет благое провиденье,
Чтобы спасала вновь и вновь
Сердца любовь — одна любовь!

Земные долы покидая,
Монахиня, любви сестра,
Столкнулась раз в преддверье рая
С танцовщицей из Opera.
Летя родной юдоли мимо,
Они предстали пред стеной:
Одна — виденьем серафима,
Другая розою земной.

Через победы и паденья
Ведет благое провиденье,
Чтобы спасала вновь и вновь
Сердца любовь — одна любовь!

Монахиню к предвечной выси
Ведя сквозь райские врата,
Апостол Петр сказал актрисе:
— Входи и ты, любви мечта! —
Она в ответ: — Я верю тоже,
Но я любила сердца власть.
Мой духовник прости мне, боже!
Не понял, что такое страсть.

Через победы и паденья
Ведет благое провиденье,
Чтобы спасала вновь и вновь
Сердца любовь — одна любовь!

Сестра моя, что за признанье!
Нет! Я монахиней простой
Людское горе и страданье
Поила только добротой.
— А я — увы! была прекрасной
И, чтоб казалась жизнь легка,
Поила чашей неги страстной
И богача и бедняка!

Через победы и паденья
Ведет благое провиденье,
Чтобы спасала вновь и вновь
Сердца любовь одна любовь!

— Молитвой я живила силы,
Чтоб умирающий, сквозь бред,
Мог видеть на краю могилы
Конец страданий, вечный свет.
— Ля увы! лишь сладострастье
Влагала в бедные мечты.
Но я учила верить в счастье, —
А счастье стоит чистоты!

Через победы и паденья
Ведет благое провиденье,
Чтобы спасала вновь и вновь
Сердца любовь — одна любовь!

— Всю жизнь, — монахиня сказала, —
Молилась я, дабы рука
Имущих не оскудевала
В даяниях для бедняка.
— А я, — ответила наяда, —
Улыбкой, смехом, блеском глаз
И грешной ласкою от яда
Спасала юношей не раз.

Через победы и паденья
Ведет благое провиденье,
Чтобы спасала вновь и вновь
Сердца любовь одна любовь!

— Входи, входи, чета святая!
Воскликнул Петр и отпер дверь.
Лишенные доныне рая,
Его достойны вы теперь.
Мы встретить здесь того готовы,
Кто осушил лишь каплю слез, —
Носил ли он венок терновый
Или простой венок из роз.

Через победы и паденья
Ведет благое провиденье,
Чтобы спасала вновь и вновь
Сердца любовь — одна любовь!

НЕТ, ТЫ НЕ ЛИЗЕТТА


Как, Лизетта, ты —
В тканях, шелком шитых?
Жемчуг и цветы
В локонах завитых?

Нет, нет, нет!
Нет, ты пе Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя рто.

Кони у крыльца
Ждут Лизетту ныне;
Самый цвет лица
Куплен в магазине!..

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя рто.

Залы в зеркалах,
В спальне роскошь тоже
В дорогих коврах
И на мягком ложе.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Ты блестишь умом,
Потупляешь глазки
Как товар лицом,
Продавая ласки.

Нет, пет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, пет!
Бросим имя это.

Ты цветком цвела,
Пела вольной птицей.
Но тогда была
Бедной мастерицей.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.

Нет, нет, нет!
Бросим имя это

Как дитя проста,
Сердца не стесняя,
Ты была чиста,
Даже изменяя...

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя рто.

Но старик купил
Сам себе презренье
И — позолотил
Призрак наслажденья.

Нет, нет, пет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Скрылся светлый бог
В невозвратной дали...
Он швею берег —
Вы графиней стали.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

МАРКИЗ ДЕ КАРАБА*


Задумал старый Караба
Народ наш превратить в раба.
На отощавшем скакуне
Примчался он к родной стране,
И в старый замок родовой,
Тряся упрямой головой,
Летит сей рыцарь прямиком,
Бряцая ржавым тесаком.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Внимайте! молвит наш храбрец.
Аббат, мужик, вассал, купец!
Я твердо охранял закон,
Я возвратил монарху трон,
Но если, клятвы все поправ,
Мне не вернет он древних прав,

Тогда держись! Я не шучу!
Я беспощадно отплачу!
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Идет молва, что род мой гол,
Что прадед мой был мукомол...
Клянусь, по линии прямой
Пипин Короткий предок мой,
И ртот герб — свидетель в том,
Насколько стар наш славный дом.
Пускай узнает вся земля:
Я благородней короля.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Мне не грозит ни в чем запрет,
Есть у маркизы табурет.
Сынишку сам король пригрел:
В епископы идет пострел.
Мой сын барон, хотя и трус,
Но у него к наградам вкус:
Кресты па грудь — его мечта.
Получит сразу три креста.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Итак, дворяне, с нами бог!
Кто смеет с нас тянуть налог?
Все блага свыше нам даны,
Мы государству не должны.
Укрывшись в замок родовой,
Одеты в панцирь боевой
Префекту мы даем наказ,
Чтоб не дурил народ у нас.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Попы! Стригите свой приход!
Разделим братски ваш доход!
Крестьян под феодальный кнут!
Свинье-народу — рабский труд,
А дочерям его — почет:
Всем до одной, наперечет,
В день свадьбы право мы даем
С сеньором лечь в постель вдвоем.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Кюре, блюди свой долг земной:
Делись доходами со мной.
Вперед, холопы и пажи,
Вей мужика и не тужи!

Давить и грабить мужичье
Вот право древнее мое;
Так пусть оно из рода в род
К моим потомкам перейдет.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

БЕЛАЯ КОКАРДА*

Хор

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

О, воспоем тот день счастливый,
Когда успех врагов у нас
Для злых был карой справедливой
И роялистов добрых спас.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомпенья,
К нам возвратилась честь страны.

В чужих искали мы оплота,
Моленья были горячи, —
И праг легко открыл ворота,
Когда вручили мы ключи.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Иначе кто бы мог ручаться,
Что — не приди на помощь враг
Не стал бы вновь здесь развеваться,
На горе нам, трехцветный флаг!

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Впесут в историю по праву —
Как здесь, в ногах у казаков,
Молили мы простить нам славу
Своих ясе собственных штыков.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..

С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Со знатью, полной героизма,
По минованье стольких бед,
Мы на пиру патриотизма
Пьем за триумф чужих побед.

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

Из наших Генрихов славнейший
Да будет тостом здесь почтен:
Придумал способ он умнейший
Завоевать Париж и трон!..

День мира, день освобожденья, —
О, счастье! мы побеждены!..
С кокардой белой, нет сомненья,
К нам возвратилась честь страны.

КАПУЦИНЫ


Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Мне, недостойному, награда!
Могу я вновь, моя Фаншон,
Хранитель божья вертограда,
Напялить черный капюшон.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Пускай философы — их много
Книжонок не плодят своих:
Мы, церкви рыцари, в честь бога
Готовы ринуться на них.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Несем от голода спасенье
Мы истощенным нищетой,
Давая им по воскресеньям
Кусочек просфоры святой.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Король надежная опора,
А церковь всех ханжей приют;
Глядишь места министров скоро
Церковным старостам дадут.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Отведать лакомого блюда
Христовы воины спешат,
И даже господа вот чудо!
Их аппетиты устрашат.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Пусть, как отцам-иезуитам,
Вернут нам всё! О, нас не тронь!

Хоть пеплом головы покрыты, —
Но затаен под ним огонь.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

Стань набожной и ты, Фаншетта!
Доходно рто ремесло,
И даже черт признает это,
Плюя в кропильницу назло.

Хвалу спешите вознести:
Ведь капуцины вновь в чести.

СТАРУШКА*


Ты отцветешь, подруга дорогая,
Ты отцветешь... твой верный друг умрет...
Несется быстро стрелка роковая,
И скоро мне последний час пробьет.
Переживи меня, моя подруга,
Но памяти моей не изменяй —
И, кроткою старушкой, песни друга
У камелька тихонько напевай.

А юноши по шелковым сединам
Найдут следы минувшей красоты
И робко спросят: «Бабушка, скажи нам,
Кто был твой друг? О ком так плачешь ты?»
Как я любил тебя, моя подруга,
Как ревновал, ты все им передай —
И, кроткою старушкой, песни друга
У камелька тихонько напевай.

И на вопрос: «В нем чувства было много?» —
«Он был мне друг», — ты скажешь без стыда.
«Он в жизни зла не сделал никакого?»
Ты с гордостью ответишь: «Никогда!»
Как про любовь к тебе, моя подруга,
Он песни пел, ты все им передай —
И, кроткою старушкой, песни друга
У камелька тихонько напевай.

Над Францией со мной лила ты слезы.
Поведай тем, кто нам идет вослед,
Что друг твой слал и в ясный день, и в грозы
Своей стране улыбку и привет.
Напомни им, как яростная вьюга
Обрушилась на наш несчастный край, —
И, кроткою старушкой, песни друга
У камелька тихонько напевай!

Когда к тебе, покрытой сединами,
Знакомой славы донесется след,
Твоя рука дрожащая цветами
Весенними украсит мой портрет.
Туда, в тот мир невидимый, подруга,
Где мы сойдемся, взоры обращай —
И, кроткою старушкой, песни друга
У камелька тихонько напевай.

ФРАК


Будь верен мне, приятель мой короткий,
Мой старый фрак, — другого не сошью;
Уж десять лет, то веничком, то щеткой,
Я каждый день счищаю пыль твою.
Кажись, судьба смеется надо мною,
Твое сукно съедая день от дня, —
Будь тверд, как я, не падай пред судьбою,
Мой старый друг, не покидай меня!

Тебя, мой друг, духами я не прыскал,
В тебе глупца и шута не казал,
По лестницам сиятельных не рыскал,
Перед звездой спины не изгибал.
Пускай другой хлопочет об отличке,
Взять орденок за ним не лезу я;
Два-три цветка блестят в твоей петличке.
Мой старый друг, не покидай меня!

Я помню день утех и восхищенья,
Как в первый раз тебя я обновил:
День этот был — день моего рожденья,
И хор друзей здоровье наше пил.
Хоть ты истерт, но, несмотря на это
Друзья у нас — все старые друзья,
Их не страшит истертый фрак порта.
Мой старый друг, не покидай меня!

Края твои оборвались немного...
Смотря на них, люблю я вспоминать,
Как вечерком однажды у порога
Она меня хотела удержать;
Неверная тем гнев мой укротила,
И я гостил у ней еще два дня, —
Она тебя заштопала, зашила...
Мой старый друг, не покидай меня!

Хоть мы с тобой и много пострадали
Но кто ж не знал судьбы переворот!
У всех свои есть радости, печали:
То вдруг гроза, то солнышко взойдет.
Но может быть, что скоро в ящик гроба
С моей души одежду сброшу я, —
Так подожди, мы вместе ляжем оба.
Мой старый друг, не покидай меня!

МАРКИТАНТКА*


Я маркитантка полковая;
Я продаю, даю и пью
Вино и водку, утешая
Солдатскую семью.
Всегда проворная, живая...
Звени ты, чарочка моя!
Всегда проворная, живая, —
Солдаты, вот вам я!

Меня герои наши знали.
Ах, скольких гроб так рано взял
Меня любовью осыпали
Солдат и генерал,
Добычей, славой наделяли...
Звени ты, чарочка моя!
Добычей, славой наделяли, —
Солдаты, вот вам я!

Все ваши подвиги я с вами
Делила, поднося вам пить.
Победу — знаете вы сами —
Могла я освежить:
В бой снова шли вы молодцами...
Двени ты, чарочка моя!
В бой снова шли вы молодцами, —
Солдаты, вот вам я!

Я с самых Альпов вам служила.
Мне шел пятнадцатый лишь год,
Как я вам водку подносила
В египетский поход.
Потом и в Вене я гостила...
Звени ты, чарочка моя!
Потом и в Вене я гостила, —
Солдаты, вот вам я!

Была пора то золотая
Торговли и любви моей.
Жаль, мало в Риме пробыла я —
Всего лишь восемь дней, —
У папы служек развращая...
Звени ты, чарочка моя!
У папы служек развращая, —
Солдаты, вот вам я!

Я больше пользы оказала,
Чем пэр любой, родной земле:
Хоть дорогонько продавала
В Мадриде и в Кремле;
Но дома даром я давала...
Звени ты, чарочка моя!
Но дома даром я давала, —
Солдаты, вот вам я!

Когда была нам участь брани
Числом лишь вражьим решена,
Я вспомнила о славной Жанне.
Будь тем я, что она, —
Как побежали б англичане!
Звени ты, чарочка моя!
Как побежали б англичане, —
Солдаты, вот вам я!

Коль старых воинов встречаю,
Которым довелось страдать
За службу их родному краю
И выпить негде взять, —
Я цвет лица им оживляю...
Звени ты, чарочка моя!
Я цвет лица им оживляю, —
Солдаты, вот вам я!

Награбив золота чужого,
Враги еще заплатят нам.
Наступит день победы снова —
И ждать недолго вам!
Я прозвонить вам сбор готова...
Звени ты, чарочка моя!
Я прозвонить вам сбор готова,
Солдаты, вот вам я!

ГОСПОДИН ИСКАРИОТОВ


Господин Искариотов
Добродушнейший чудак:
Патриот из патриотов,
Добрый малый, весельчак,
Расстилается, как кошка,
Выгибается, как змей...
Отчего ж таких людей
Мы чуждаемся немножко?
И коробит нас чуть-чуть
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Подвернется где-нибудь.

Чтец усердный всех журналов,
Он способен и готов
Самых рьяных либералов
Напугать потоком слов.

Вскрикнет громко: «Гласность! Гласность!
Проводник святых идей!»
Но кто ведает людей,
Шепчет, чувствуя опасность:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот ид патриотов
Приближается сюда»

Без порывистых ухваток,
Без сжиманья кулаков
О всеобщем зле от взяток
Он не вымолвит двух слов.
Но с подобными речами
Чуть он в комнату ногой
Разговор друзей прямой
Прекращается словами:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов
Приближается сюда».

Он поборник просвещенья;
Он бы, кажется, пошел
Слушать лекции и чтенья
Rcex возможных видов школ:

«Хлеб, мол, нужен нам духовный
Но заметим мы его
Тотчас все до одного,
Сговорившиеся ровно:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов
Приближается сюда».

Чуть с женой у вас неладно,
Чуть с детьми у вас разлад
Он уж слушает вас жадно,
Замечает каждый взгляд.
Очень милым в нашем быте
Он является лицом,
Но едва вошел в ваш дом,
Вы невольно говорите:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов
Приближается сюда»

БОГ ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ*


Есть божество; довольный всем, склоняю
Пред ним без просьб я голову свою.
Вселенной строй спокойно созерцаю,
В ней вижу зло, но лишь добро люблю.
И верит ум мой будущему раю,
Разумных сил предвидя торжество.
Держа бокал, тебе себя вверяю,
Всех чистых сердцем божество!

Приют мой прост, бедна моя одежда,
Как друг, верпа святая бедность мне;
Но здесь мой сон баюкает надежда —
И лучший пух мне грезится во сне...
Богов земных другим предоставляю:
Их милость к нам расчет иль хвастовство.
Держа бокал, тебе себя вверяю,
Всех чистых сердцем божество!

Земных владык законами и властью
Не раз играл здесь баловень судьбы.
И вы, божки, игрушкой были счастью,
Пред ним во прах склоняясь, как рабы!
Вы все в пыли. Я ж чист и сохраняю
В борьбе за жизнь покой и удальство.
Держа бокал, тебе себя вверяю,
Всех чистых сердцем божество!

Я помню дни, когда в дворцах Победы
У нас цвели искусства южных стран.
Потом на нас обрушилися беды,
И налетел нежданный ураган.
Мороз и снег принес на миг он краю,
Но льда у нас непрочно вещество...
Держа бокал, тебе себя вверяю,
Всех чистых сердцем божество!

Угроз ханжи страшна бесчеловечность:
«Конец земле и времени конец!
Пришла пора узнать, что значит вечность...
На Страшный суд восстань и ты, мертвец!
Кто грешен в ад! Дороги нет уж к раю:
Порок сгубил земное естество...»
Держа бокал, тебе себя вверяю,
Всех чистых сердцем божество!

Не может быть! Не верю в гнев небесный!
Всего творец всему опорой бог!
Он дал любви дар творчества чудесный
И ложный страх рассеять мне помог.
Ко мне любовь, вино, друзья! Я знаю,
Что вправе жить живое существо!
Держа бокал, тебе себя вверяю,
Всех чистых сердцем божество!

НАВАРРСКИЙ ПРИНЦ, или МАТЮРЕН БРЮНО*


Тебе французскую корону?
Ты спятил, бедный Матюрен!
Не прикасайся лучше к трону,
Гнезду насилий и измен.
Там лесть чадит свои угары
Безделью в кресле золотом.
Займись-ка лучше, принц Наварры,
Своим сапояшым ремеслом!

У жизни есть свои законы.
Несчастье учит мудреца.
Ты б отказался от короны,
Когда б подумал до конца.
Легко ль считать судьбы удары?
Сначала трон а что потом?
Займись-ка лучше, принц Наварры,
Своим сапожным ремеслом!

Льстецы смеются над тобою...
PI ты захочешь, может быть,
Народ считая сиротою,
Себя отцом провозгласить.
Чем угождать (обычай старый!)
Льстецу то лентой, то крестом,
Займись-ка лучше, принц Наварры,
Своим сапожным ремеслом!

Ты к лаврам тянешься по праву,
Но где бы ты ни побеждал,
Из рук твоих всю рту славу
Ближайший вырвет генерал.
Английский полководец ярый
Кичиться будет над орлом.
Займись-ка лучше, принц Наварры,
Своим сапожным ремеслом!

Какие лютые бандиты
Закону слугами подчас!
Бедняг, что в Ниме перебиты,
Не воскресит ведь твой указ.
Король напрасно в басне старой
Стучался к гугенотам в дом.
Займись-ка лучше, принц Наварры,
Своим сапожным ремеслом!

Ты выпьешь чашу испытаний
Сам, до последнего глотка.
Твой трон, обещанный заране,
Займут союзные войска,
И будут гнать их эмиссары
Все выше цены с каждым днем.
Займись-ка лучше, принц Наварры.
Своим сапожным ремеслом!

Ведь под тяжелою их лапой
Ты должен будешь рад не рад
С церковной сворою и папой
Писать позорный конкордат,
И, золотя его тиары,
Ты сам ограбишь отчий дом.
Займись-ка лучше, принц Наварры.
Своим сапожным ремеслом!

Друзья далеко. Враг открыто
Нас оставляет без сапог,
И для чужого аппетита
Кладем мы курицу в пирог.
Из башмаков нет целой пары,
Одним обходимся плащом...
Пора заняться, принц Наварры,
Простым сапожным ремеслом!

ПУЗАН*

или Отчет депутата г-на X. о сессии Палаты, в 1818 году, сделанный избирателям Н-ского департамента

Избирателям почтенье!
Вот правдивый мой рассказ,
Как трудился, полон рвенья,
Я для родины, для вас.
Я вернулся толст, румян...
Разве то стране изъян?

У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вина я пивал...

Как солидная персона,
Место я сумел найти
В ста шагах от д’Аржансона,

От Вилледя — в десяти.
Чтобы кушать трюфеля,
Надо быть за короля.

У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вйна я пивал...

Надо быть весьма речистым,
Чтоб министрам угодить,
Надо шиканьем и свистом
Их противникам вредить.
Я болтал, болтал, болтал,
Я свистал, свистал, свистал.

У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вйна я пивал...

Коль газетам рты зажали
Это я всегда внушал.
Коль военных поддержали
Это я не оплошал.
Ежедневно, господа,
Я твердил то «иет», то «да».

У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вйна я пивал...
Отвергал я все реформы,
Чтобы двор ценил меня;
При запросах, для проформы,
Спорил о повестке дня.
Я помог закон принять
Вновь изгнанников изгнать.
У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вйна я пивал...

На полицию расходы
Увеличить я просил.
Хоть француз я от природы
Я швейцарцев возносил.
Верьте мне, всего умней
Сохранить таких друзей.
У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вина я пивал...

Вы должны кормить, покорны,
Провиденье пе хуля,
Нас, пузанов, штат придворный
И, конечно, короля.
А народ, для пользы дел,
Лучше бы поменьше ел.

У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вйна я пивал...
Я дела свои поправил,
Попечитель я церквей,
Братьям службу предоставил,
Трех пристроил сыновей
И останусь на виду
Также в будущем году

У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вйна я пивал...

ПРИРОДА


Богата негой жизнь природы,
Но с негой скорби в ней живут.
На землю черные невзгоды
Потоки слез и крови льют.
Но разве все погибло, что прекрасно?
Шлют виноград нам горы и поля,
Течет вино, улыбки женщин ясны
И вновь утешена земля.

Везде потопы бушевали.
Есть страны, где и в паши дни
Людей свирепо волны гнали...
В ковчеге лишь спаслись они.
Но радуга сменила день ненастный,
И голубь с веткой ищет корабля.
Течет вино, улыбки женщин ясны
И вновь утешена земля.

Готовя смерти пир кровавый,
Раскрыла Этна жадный зев.
Все зашаталось; реки лавы
Несут кругом палящий гнев.
Но, утомясь, сомкнулся зев ужасный,
Вулкан притих, и не дрожат поля.
Течет вино, улыбки женщин ясны —
И вновь утешена земля.
Иль мало бедствий нас давило?
Чума несется из степей,
Как коршун, крылья распустила
И дышит смертью на людей.
Но меньше жертв, вольней вздохнул
несчастный, —
Идет любовь к стенам госпиталя.
Течет вино, улыбки женщин ясны
И вновь утешена земля.
Война! Затеян спор ревнивый
Меж королей и бой готов.
Кровь сыновей поит те нивы,
Где не застыла кровь отцов.
Но пусть мы к разрушению пристрастны, —
Меч устает; мир сходит на поля.
Течет вино, улыбки женщин ясны
И вповь утешена земля.

Природу ли винить за грозы?
Идет весна, ее поем.
Благоухающие розы
Б любовь и радость мы вплетем.
Как рабство после воли ни ужасно,
Но будем ждать, надежды всех деля.
Течет вино, улыбки женщин ясны
И вновь утешена земля.

СЧАСТЛИВАЯ ЧЕТА


Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар
Не пожар:
Им любовь
Волнует кровь!

Комиссар, здесь разгар
Драки самой безобидной.
Тут — нежнейшая из пар, —
Не нужны вы им, как видно!..
Да, Колен Колетту бьет,
И вопит она под палкой.
Раз в неделю так поет
Их любовь в каморке жалкой.

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь волнует кровь!

Наш Колен здоров, как бык,
А Колетта с пташкой схожа.
По утрам он петь привык,
И она щебечет тоже.
Зря сбирается толпа:
По любви они дерутся.
Поженились без попа,
Без попа и разойдутся.

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар
Не пожар:
Им любовь
Волнует кровь!

Вечерком они вдвоем
В кабачок шагают в ногу,

Чтоб дешевеньким винцом
Разогреться понемногу
Славно, чокнувшись вот так,
Заглянуть потом в аллейку,
Где они вступили в брак,
Под собой сломав скамейку!

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь волнует кровь!

Да, бывает иногда,
Что Колен другою занят.
Но Колетта без труда
В свой черед его обманет.
Кто тут согрешил Колен
Иль Колетта, — ты не тронь их.
Пусть они своих измен
Счет ведут без посторонних!

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь.

Но пожар
Не пожар:
Им любовь
Волнует кровь!

Комиссар, здесь разгар
Драки самой безобидной.
Тут — нежнейшая из пар, —
Не нужны вы им, как видно
Ведь Колетта, приоткрыв
На заре в постели глазки,
Синяки свои забыв,
Вспоминает только ласки.

Комиссар!
Комиссар!
Бьет Колен супругу вновь!
Но пожар —
Не пожар:
Им любовь волнует кровь!

СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ НАРОДОВ*


Видел я Мир, снизошедший на землю...
Золото нес он, колосья, цветы.
Пушки умолкли... Все тихо... Я внемлю
Голосу, что зазвучал с высоты:
«Доблестью все вы равны от природы,
Русский и немец, британец, француз.
Будьте ж дружны и сплотитесь, народы,
В новый священный союз!

Распри, о смертные, вас утомили...
Отдых ваш краток, и сон ваш тяжел.
Землю по-братски бы вы разделили:
Место бы каждый под солнцем нашел!
Сбились с пути вы... Не зная свободы,
Власти жестокой влачите вы груз...
Будьте ж дружны и сплотитесь, народы,
В новый священный союз!

Вы у соседей зажжете пожары.
Ветер изменится вспыхнет ваш дом.
А охладится земля плуг свой старый
Пахарь израненный сдвинет с трудом.
Возле границ, где покажутся всходы
Крови в колосьях останется вкус...
Будьте ж дружны и сплотитесь, народы,
В новый священный союз!

Ваши владыки, что падки до славы,
Смеют указывать скиптром своим,
Чтобы умнояшть триумф свой кровавый,
Новые жертвы, потребные им...
Вы, словно стадо, сносили невзгоды,
Переменяя лишь бремя обуз...
Будьте ж дружны и сплотитесь, народы,
В новый священный союз!

Не по дороге вам с Марсом жестоким,
Дайте законы отчизнам своим!
Кровь проливать перестаньте потоком:
Это воителям нужно одним.
Ложным светилам вы верили годы,
Завтра же свет их померкнет, клянусь!
Будьте ж дружны и сплотитесь, народы,
В новый священный союз!

Вольною грудью впервые вздохните!
Мрачное прошлое надо забыть.
Весело сейте! Напевы, звените!
Миру должны все искусства служить.
Средь изобилья водить хороводы
Станете вы под защитою муз —
Будьте ж дружны и сплотитесь, народы,
В новый священный союз!»

Молвил так Мир — и цари понурились,
В страхе его повторяя слова.
Но, как весною, цветы распустились,
Снова деревья одела листва.
Лейся вино, чужеземцам в угоду:
Войско уходит их... Нет больше уз!
Будем дружны! Заключим нее, народы,
Новый священный союз!

СВЯТЫЕ ОТЦЫ*


— Вы откуда, совы, к нам?
— Из подземного жилища —
Волком здесь, лисою там.
Тайна всем нам служит пищей.
И сам Лойола — наш патрон.
Вы гнали нас когда-то вон.
Но воротились мы с кладбища
Для школ, где пестуем детей, —
И сечь сильней,
И бить больней
Мы будем ваших малышей!

Пусть Климент нас упразднил —
В страшном умер он мученье,
Пий Седьмой восстановил —
И его мощам почтенье.

Все пас теперь должны простить!
Ведь Генрих умер так и быть!
Король, в нас видящий спасенье,
Стал Фердинанд нам всех милей.
И сечь сильней,
И бить больней
Мы будем ваших малышей!

Явно к нам благоволит
Временщик, хвалой воспетый,
Он народу нас дарит,
Как крестильные конфеты.
Он приготовить хочет в нас
Себе шпионов про запас,
А мы в признательность за это
Его же сбросим поскорей, —
И сечь сильней,
И бить больней
Мы будем ваших малышей!

Пусть народ уверен в том,
Что теперь, в раскатах грома.
Будет хартия огнем,
Где король одна солома.
Но мы не лишены ума.
«Солома» — хартия сама,

И мы на ней лежим, как дома,
А как нажиться, нам видней.
И сечь сильней,
И бить больней
Мы будем ваших малышей!

Из ворот монастырей
Повели мы наступленье.
Что монах — то наш лакей:
Лишь в ливреях измененье.
Миссионеры посланы,
Чтоб нас прославить, в глубь страны.
Есть в капуцинах наше рвенье,
Париж возьмем ордой своей, —
И сечь сильней,
И бить больней
Мы будем ваших малышей!

В душах вам узнать пора
Полчищ наших шаг тяжелый,
Под ударом топора
Скоро рухнут ваши школы.
Ценя наместника Петра,
Нам больше жертвуйте добра:
Во всем мы сыновья Лойолы.

Что иезуитов вам страшней
И сечь сильней,
И бить больней
Мы будем ваших малышей

СТОЙ! или СПОСОБ ТОЛКОВАНИЙ*

(песня к именинам Марии ***)

Вам письмо, при всем желанье,
Сочинить не в силах я:
В слишком вольном толкованье
Понимает все судья,
И при имени Марии
Закричит Ватимениль:
«Ах, Мария? Мать Мессии
Нового? Какая гиль!
Эй, постой,
Сударь мой,
Пахнет дело здесь тюрьмой!»

Коль скажу чистосердечно,
Что талант ваш свеж и нов,

Что картины ваши вечно
Привлекают знатоков,
Что вы плачете, жалея
И о краже и о лжи, —
«А, так вы насчет музея?
Зашипит тут Маршанжи. —
Эй, постой,
Сударь мой,
Пахнет дело здесь тюрьмой!»

Коль скажу я, что стремленье
Есть и к музыке у дев,
Что приводит вас в волненье
Героический напев,
Даже тут найдет отраву
И нахмурится Гюа:
«Петь про Францию? Про славу?
Подозрительно весьма!
Эй, постой,
Сударь мой,
Пахнет дело здесь тюрьмой!»

Коль скажу, что вы сумели
Много добрых дел свершить
И к одной стремились цели
Слезы бедных осушить, —

«Кто же бедных обижает? —
Обозлится Жакино. —
Он властей не уважает,
С бунтарями заодно!
Эй, постой,
Сударь мой,
Пахнет дело здесь тюрьмой!»

Что мне делать? Я в кручине.
Я боюсь и намекнуть,
Что пятнадцатое ныне, —
Не решаюсь и шепнуть.
«Как, пятнадцатое? — в раже
Завопит Беллар-шпион. —
В этот день забыть нельзя же!
Родился Наполеон!
Эй, постой,
Сударь мой,
Пахнет дело здесь тюрьмой!»

Я молчу, стал осторожен...
Ограничу свой привет
Лишь цветами... Но, мой боже!
Он трехцветный, мой букет!
Коль пронюхают об этом
Мы погибли, вы и я...

Что теперь не под запретом?
Даже милость короля.
Эй, постой,
Сударь мой,
Пахнет дело здесь тюрьмой

ОХРИПШИЙ ПЕВЕЦ*


— Как, ни куплета нам, певец?
Да что с тобою, наконец?
Иль хрипота напала?
— В дожде законов, как всегда,
Схватил я насморк, господа!
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

Певец! но ведь всегда весной
Счастливых птиц веселый рой
Щебечет нам, бывало?..
— Ну да; но я я вижу сеть:
Бедняжки в клетках будут петь!..
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

— Спой хоть о том, как депутат
В обедах видит цель Палат, —
Как истый объедало...
— О нет: сажает милость их
На хлеб и на воду других.
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

Польсти же пэрам ты хоть раз:
Они пекутся ведь о нас,
Усердствуя немало...
Нет, нет, у пас от их забот
Народ живет чем бог пошлет..
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

— Ну, хоть ораторов воспой:
Пакье, Симона... Пред толпой
Их речь нас вразумляла.
Нет, вразумлял вас Цицерон,
Хоть, по словам их, отжил он...
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

Еще скажу я вам одно:
Отныне всем запрещено,
Хоть многим горя мало,
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .1
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

Ну, так и есть. Я слишком смел.
Начальство иностранных дел
Уж, верно, предписало:
Певца отправить к палачу...
Что ж, всякий фарс нам по плечу
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

1 Не стоит, пожалуй, восстанавливать эти два стиха, на удалении которых настоял в 1821 году издатель книги. Автор согласился на изъятие только потому, что предвидел злобные кривотолки, которым они дадут место. Так, на эти две строки точек обрушился Маршанжи. Строки точек, преследуемые судом! Сохранить их тем необходимей, что два изъятых стиха показались бы рядом с ними только скучной эпиграммой. (Примечание Беранже.)

СТАРОЕ ЗНАМЯ*


Иа днях нет радостней свиданья
Я разыскал однополчан,
И доброго вина стакан
Вновь оживил воспоминанья.
Мы не забыли ту войну,
Сберег я полковое знамя.
Как выцвело оно с годами!
Когда ж я пыль с него стряхну?

Я в тюфяке своей постели
Храню его, бедняк больной.
Ах, двадцать лет из боя в бой
Победы вслед за ним летели!
Оно прославило страну,
Увито лаврами, цветами.
Как выцвело оно с годами!
Когда ж я пыль с него стряхну?

О, это знамя оправдало
Всю нашу кровь, что пролилась!
Когда Свобода родилась
Его древком она играла.
Плебейка, ты теперь в плену...
Восторжествуй же над врагами!
Как знамя выцвело с годами!
Когда ж я пыль с него стряхну?

Его орел лежит, сраженный,
В пыли, и гордый взор потух.
Его заменит нам петух,
Величьем галльским окрыленный.
Торжествовал он в старину,
Свободен, горд, во взоре пламя!
Как знамя выцвело с годами!
Когда ж я пыль с него стряхну?

Оно оплотом будет, свято,
Теперь закону одному
Любой из нас, служа ему,
Стал гражданином из солдата.
Я вновь на Рейне разверну
Его дрожащими руками...
Как выцвело оно с годами!
Когда ж я пыль с пего стряхну?

Оно лежит с оружьем вместе.
Дай выну, чтобы посмотреть
И краем слезы утереть...
Моя надежда, символ чести,
К тебе губами я прильну,
Мой зов услышан небесами!
Как ты ни выцвело с годами
Я скоро пыль с тебя стряхну!

ЗЛОНАМЕРЕННЫЕ ПЕСНИ*


Послушай, пристав, мой дружок,
Поддеть певцов желая,
Вотрись как свой ты в их кружок,
Их хору подпевая.
Пора за песнями смотреть:
Уж о префектах стали петь!
Ну можно ли без гнева
Внимать словам припева,
Таким словам, как «ой, жги, жги»,
Таким словам, как «говори»,
И «ай-люли», и «раз, два, три»?!
Ведь это все враги!..

Чтоб подогреть весельчаков,
Не траться на подарки:
Для Аполлонов кабачков
Достаточно и чарки!

На всё куплетец подберут!
Небось ведь гимнов не поют!
Ну можно ли без гнева
Внимать словам припева,
Таким словам, как «ой, жги, жги»,
Таким словам, как «говори»,
И «ай-люли», и «раз, два, три»?!
Ведь рто все враги!..

Поют там песню «Мирлитон»
И «Смерть Мальбрука» тоже;
Обижен ими Веллингтон, —
На что ж это похоже?!
Да, преступленьем счесть пора
То, что коробит слух двора.
Ну можно ли без гнева
Внимать словам припева,
Таким словам, как «ой, жги, жги»,
Таким словам, как «говори»,
И «ай-люли», и «раз, два, три»?!
Ведь это все враги!..

Протест скрыт в слове «говори», —
По мненью циркуляра...
И может быть припев «жги, жги»
Причиною пожара!..

А «раз, два, три» и «ай-люли»
Вселить безверие б могли!
Так можно ли без гнева
Внимать словам припева,
Таким словам, как «ой, жги, жги»
Таким словам, как «говори»,
И «ай-люли», и «раз, два, три»?!
Ведь это все враги?..

Вот в чем префекта весь указ;
Блюсти его старайся!
За песней нужен глаз да глаз;
Смотри не зазевайся:
Стране анархия грозит!
Хоть мир «God save» пока хранит
Но можно ли без гнева
Внимать словам припева,
Таким словам, как «ой, жги, жги»
Таким словам, как «говори»,
И «ай-люли», и «раз, два, три»?!
Ведь это все враги!..

МАРКИЗА*


Маркиза я. Мой древний род
Дает права мне на народ,
И, не без гордости сословной,
Я говорю: ко мне, друзья!
И мужику доступна я.
Но мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Меня нисколько не манит
Любовь тщедушных волокит,
Со всей их светскостью условной;
Но ширина могучих плеч
Меня не раз могла увлечь.
Все мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Из фаворитов всех моих
Я назову вам пятерых;
Хоть, спев со мной дурт любовный,
Они смеялись надо мной, —
Что будто куплей титул мой.
А мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Мой камердинер нежен был,
Но он о равенстве твердил;
Глумился, в дерзости греховной.
Над силой грамот... Цыц, лакей!
Чти предков в прелести моей!
Вот мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Потом, под нумером вторым,
Был проповедник мной любим.
Нуждалась в пище я духовной,
Меня в любви он просветил...
И повышенье получил.
Да, мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Я депутата увлекла;
Его, как перепела, жгла
Любовь к свободе баснословной;
Но я пришла, и бес лукав!
Лишился он последних прав.
Ведь мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Мой нервный фермер был лентяй!
Ему дворянство, вишь, подай!
Считал он труд обидой кровной;
Со мной же понял милый друг.
Как утомителеп «досуг»!
Ах! мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Чуть не забыла: полон чар,
Еще, бедняжка, был гусар.
В угоду мне, беспрекословно,
Храбрец в любви, как на войне,
Всегда мишенью был он мне.
Вот мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Но с кем теперь делить любовь?
По счастью, враг идет к нам вновь...
И я над нотой многословной
Тружусь усердно... А пока —
Займусь швейцарцами слегка!..
Все ж мой девиз:
Любя маркиз,
Имей почтенье к родословной!

Я С ВАМИ БОЛЬШЕ НЕ ЗНАКОМ*


Мой друг! да правду ль мне сказали,
Иль только нас хотят пугать?
Ужели с места вас прогнали?
Так надо меры мне принять!
Когда вести опасно дружбу,
Мы узы дружбы сразу рвем,
Ведь я служу и знаю службу...
Итак я с вами больше не знаком.
Да, да, мой друг: я с вами не знаком.

Пусть вы — народа благодетель,
Но нахлобучка мне страшна!
Пусть даже ваша добродетель
Отчизной всею почтена, —
Я отвечать решусь едва ли
Па ваш поклон хотя б кивком...

Вы хороши, но вас прогнали, —
И я я с вами больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами не знаком.

Нас ваша смелость беспокоит,
И благородный голос ваш
Всегда кого-нибудь расстроит
Из тех, кто быт устроил наш.
Хоть речь блестящая в регистры
У нас заносится тайком,
Но не талант ведет в министры...
Ия я с вами больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами не знаком.

Наследник древней славы франкской
И новой Франции герой,
На лаврах доблести гражданской
Вкушайте в хижине покой...
Я ж, как и все мы, думать вправе,
Что жизнь не в хлебе лишь сухом,
Не в бесполезной вашей славе...
Ия я с вами больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами не знаком.

От вас отречься я обязан,
Хоть вас любил и уважал:

Я не хочу быть так наказан,
Как вас патрон наш наказал...
За мной следить велит оп слугам, —
И я от вас спешу бегом!
Мне... ваш преемник будет другом;
А с вами я уж больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами не знаком

ЛЮДОВИК XI


Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, не вразброд,
И флейта,
И фагот!

Старик король, укрывшись в башне-келье,-
О нем нам страшно и шепнуть, —
Решил на наше скромное веселье
Сегодня издали взглянуть.
Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, пе вразброд,
И флейта,
И фагот!

Народ поет, смеется, веселится...
Король чурается людей.
Вельмож, и слуг, и бога он боится,
Наследника всего сильней.

Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, не вразброд,
И флейта,
И фагот!

Взгляните, как на солнце заблестели
Мечи... Сверкает лат узор.
Вы слышите: засовы загремели, —
То стража двинулась в дозор.

Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, не вразброд,
И флейта,
И фагот!

Тем, кто живет в любой лачуге бедной,
Король завидует давно.

На миг мелькнул он, словно призрак, бледный,
Украдкой выглянул в окно.

Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, не вразброд,
И флейта,
И фагот!

Мы думали, что пышный и блестящий
Наряд на нашем короле.
Но скиптра нет в его руке дрожащей,
Венца на пасмурном челе.

Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, не вразброд,
И флейта,
И фагот!

Вот вздрогнул он, хоть пенье безобидно...
Ужель часов на башне бой
Мог испугать? Его он принял, видно,
За звук набата роковой.

Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, не вразброд,
И флейта,
И фагот!

Нет, он не рад веселью... Повернулся,
Сердито хмурясь, к нам спиной.
Страшась его, мы скажем: улыбнулся
Он детям, как отец родной.
Пляши, счастливый наш народ!
Скорей затейте
Хоровод!
Звучите стройно, не вразброд,
И флейта,
И фагот!

ПЛАЧ О СМЕРТИ ТРЕСТАЛЬОНА*


Эй, католики, идите,
Плачь, иезуитов рой!
Умер, умер наш герой...
Неофиты, поспешите
К нам в печали и слезах
И почтите славный прах!

Трестальона чтим, который
Широко известен был.
Долго-долго он служил
Реставрации опорой.
Смерть героя в сем году
Предвещает нам беду

В достопамятное время
Удивлял он город Ним

Благочестием своим,
И злодеем только теми
Прозван был, кому он встарь
Мстил за трон иль за алтарь.

Краснощекий и плечистый,
Ром он часто попивал
И в борделях бушевал.
Все же душу блюл он чистой:
Причащался весельчак
Раз в неделю, натощак.

Горд своей кокардой белой,
Дал обет он не зевать,
Протестантов убивать.
Даже в праздник шел на дело,
У святых беря отцов
Отпущение грехов.

Что за чудо? Убивал он
Ночью так же, как и днем,
Но всегда перед судом
Чист как стеклышко бывал он
За отсутствием улик:
Всяк прикусывал язык.

Он и золота немало
Получал из высших сфер,
Крепко пил, на свой манер
Подражая феодалам.
Каждый бил ему поклон,
Если шел навстречу он.

Нанеся удар тяжелый,
Смерть похитила борца,
Кто помог бы до конца
Нам расправиться с крамолой.
Если б в мире не почил
Он бы орден получил.

Гроб его несут дворяне,
Вслед судейские идут.
Непритворно слезы льют
И духовные всех званий.
Им представьте, господа!
Благодарность не чужда.

Добиваются у папы,
Чтоб святым его признать.
Очевидно,воздевать
Скоро к небу будут лапы

Волки, съевшие овец:
«Помолись за нас, отец!»

Мощи будут! Маловерам
Восхвалит его Монруж.
Станет сей достойный муж
Для католиков примером.
Мысли грешные откинь,
Подражай ему! Аминь.

ДЕЙСТВИЕ ВИНА


Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.

От стакана доброго вина
Рассудил я здраво, что сатира,
В видах примирения, не должна
Обличать пороки сильных мира.
Лучше даже в очи им туман
Подпускать куреньем фимиама,
Я решил, ие затрудняясь, прямо,
Осушив еще один стакан.

Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись ведь силы нет
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.

С двух стаканов доброго вина
Покраснел я, вспомнив о сатирах.
Вижу вся тюрьма моя полна
Ангелами в форменных мундирах.
И в толпе счастливых поселяй
Я воспел, как запевала хора,
Мудрость господина прокурора, —
Осушив еще один стакан.

Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.

С трех стаканов доброго вина
Вшку я: свободны все газеты.
Цензоров обязанность одна:
Каждый год рассматривать бюджеты.
Милосердье первых христиан,
Что от нас веками было скрыто,
Я увидел в сердце иезуита, —
Осушив еще один стакан.

Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.

С двух бутылок доброго вина
Заливаться начал я слезами
И свободу, в пеге полусна,
Увидал, венчанную цветами, —
И в стране, счастливейшей из стран,
Кажется, тюрьмы сырые своды
Рухнули б от веянья свободы...
Выпей я еще один стакан.

Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.

Но избыток доброго вина,
И восторг, и умиленья слезы
Безраздельно все смешал сполна
В смутные, отрывочные грезы.
Будь же ты благословен, обман,
Что нам в душу, с утоленьем жажды,
Будто с неба посылает каждый
Шамбертена доброго стакан.

Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.
Тюрьма Сент-Пелажи

ПОРТНОЙ И ВОЛШЕБНИЦА


В Париже, нищетой и роскошью богатом,
Жил некогда портной, мой бедный старый дед;
У деда в тысячу семьсот восьмидесятом
Году впервые я увидел белый свет.
Орфея колыбель моя не предвещала:
В ней не было цветов... Вбежав на детский крик,
Безмолвно отступил смутившийся старик:
Волшебница в руках меня держала...
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.

В смущенье дедушка спросил ее тогда:
Скажи, какой удел ребенка в ртом мире? —
Она в ответ ему Мой жезл над ним всегда.
Смотри: вот мальчиком он бегает в трактире,
Вот в типографии, в конторе он сидит...
Но чу! Над ним удар проносится громовый

Еще в младенчестве... Он для борьбы суровой
Рожден... но бог его для родины хранит... —
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.

— Но вот пришла пора: на лире наслажденья
Любовь и молодость он весело поет;
Под кровлю бедного он вносит примиренье,
Унынью богача забвенье он дает.
И вдруг погибло все: свобода, слава, гений!
И песнь его звучит народною тоской...
Так в пристани рыбак рассказ своих крушений
Передает толпе, испуганной грозой... —
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.

Всё песни будет петь! Не много в ртом толку!
Сказал, задумавшись, мой дедушка-портной. —
Уж лучше день и ночь держать в руках иголку,
Чем без следа пропасть, как эхо, звук пустой...
Но этот звук пустой народное сознанье!
В ответ волшебница. — Он будет петь грозу,
И нищий в хижине, и сосланный в изгнанье
Над песнями прольют отрадную слезу... —
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.

Вчера моей душой унынье овладело,
И вдруг глазам моим предстал знакомый лик.
В твоем венке цветов не много уцелело, —
Сказала мне она, — ты сам теперь старик.
Как путнику мираж является в пустыне,
Так память о былом отрада стариков.
Смотри, твои друзья к тебе собрались ныне —
Ты не умрешь для них и будущих веков... —
И усмирило ласковое пенье,
Как некогда, души моей смятенье.

БОГИНЯ


Артистке,
изображавшей богиню Свободы
на революционном празднестве

Красавица, ясно тебя узнаю:
Ты в шествии гордом прошла перед нами.
Народ окружал колесницу твою,
В руках твоих билось бессмертное знамя.
Во славу твою, в честь твоей красоты
Кричали мы здравицу в юные годы.
Ты юность моя! Это ты, это ты,
Богиня Свободы!

Защитники наши теснились вокруг.
Ты шла по развалинам средневековья.
Сплетались цветы наших чистых подруг
С воинственным гимном, написанным кровью.
1G2

Я, бедный ребенок, до ртого дня
Сиротство знававший одно да невзгоды,
Кричал тебе: «Матерью будь для меня,
Богиня Свободы!»

Но грозное время поблекло для нас.
По юности я не судил о нем здраво:
Пред именем родины милой склонясь,
Страшился одной чужеземной оравы.
Мы вооружились и встали в строю,
Гордясь даже бедностью в час непогоды.
Верни же мне детство и юность мою,
Богиня Свободы!

Вулкан, извергающий лаву, погас.
Народ двадцать лет уже дремлет, недвижен.
Пришел чужестранец и требует с нас:
«Плати чистоганом за то, что унижен!»
Прошло опьянепье, увяла весна,
Рассыпались храмов возвышенных своды.
И ты отраженье забытого сна,
Богиня Свободы!

Я вижу тебя, — но от прожитых лет
И зоркое зренье твое потускнело.

Я вижу тебя, — и на песню в ответ
Смутилась ты, кажется, и покраснела.
Смотри же, очнись! И алтарь, и цветы,
И слава, и прелесть весенней природы
Все гибнет. Не будешь богинею ты,
Богиня Свободы!

ДАМОКЛОВ МЕЧ*


Дамоклов меч давно известен миру
Раз на пиру я сладко задремал
И вижу вдруг: тиран, настроив лиру,
Под тем мечом мне место указал.
И я сажусь и смело восклицаю:
Пускай умру, с вином в руке, шутя!
Тиран! твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.

Вина! кричу я слугам добродушно. —
Вина и яств!.. А ты, тиран-порт,
Встречая смерть чужую равнодушно,
На мой же счет строчи пока куплет.
Ты убежден, что, всех нас угнетая,
Уймешь наш вопль, стихами заблестя.
Тиран! твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.

Ты хочешь рифмой тешить Сиракузы;
Но если так, ты родине внемли:
Отчизны голос голос лучшей музы...
Жаль, вам он чужд, поэты-короли!
А как душист, поэзия родная,
Малейший цвет, с ветвей твоих слетя!..
Тиран! твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.

Ты ждал, что Пинд тобой уж завоеван
Ценой твоих напыщенных стихов;
К ним лавр тобой был золотом прикован.
Чтоб ты в венке предстал на суд веков;
Но ты в другом венце дал цепи краю:
Их взвесит Клио много лет спустя...
Тиран! твой меч я видишь презираю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.

— Презренье? Нет! мне ненависть сноснее!
Сказал тиран и дернул волосок;
И меч упал над лысиной моею...
Тиран отмстил свершился грозный рок.
И вот я мертв, но снова повторяю
В аду, крылами смерти шелестя:
Тиран, твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.

РАЗБИТАЯ СКРИПКА


Ко мне, мой пес, товарищ мой в печали!
Доешь остаток пирога,
Пока его от нас не отобрали
Для ненасытного врага!

Вчера плясать здесь стан врагов собрался.
Один из них мне приказал:
«Сыграй нам вальс». Играть я отказался;
Он вырвал скрипку и сломал.

Она оркестр собою заменяла
На наших праздничных пирах!
Кто оживит теперь веселье бала?
Кто пробудит любовь в сердцах?

Нет скрипки той, что прежде вдохновляла
И стариков и молодых...

По звуку струп невеста узнавала,
Что приближается жених.

Суровый ксендз не строил кислой мины,
Заслышав музыку в селе.
О, мой смычок разгладил бы морщины
На самом пасмурном челе!

Когда играл он в честь моей отчизны
Победный, славный гимн отцов,
Кто б думать мог, что в дни печальной тризны
Над ним свершится месть врагов?!

Ко мне, мой пес, товарищ мой в печали!
Доешь остаток пирога,
Пока его от нас не отобрали
Для ненасытного врага!

В воскресный день вся молодежь под липки
Уж не пойдет теперь плясать.
Пошлет ли я!атву бог, когда без скрипки
Ее придется собирать?..

Смычок мой нес рабочим развлеченье,
Больных страдальцев утешал;
Неурожай, поборы, притесненья
С ним все бедняк позабывал...

Он заставлял стихать дурные страсти,
Он слезы горя осушал;
Все то, над чем у Цезаря нет власти,
Простой смычок мой совершал!

Друзья! Скорей... ружье мне дайте в руки,
Когда ту скрипку враг разбил!
Чтоб отомстить за прерванные звуки —
Еще во мне достанет сил!

Погибну я, но пусть друзья и братья
Вспомянут с гордостью о том,
Что не хотел в дни бедствия играть я
Пред торжествующим врагом!

Ко мне, мой пес, товарищ мой в печали!
Доешь остаток пирога,
Пока его от нас не отобрали
Для ненасытного врага!

СТАРЫЙ СЕРЖАНТ*


Рядом с дочкой, страданья свои забывая,
Удалившись от ратных трудов на покой,
Он сидит, колыбель с близнецами качая
Загорелой, простреленной в битвах рукой.
Деревенская сень обласкала солдата.
Но порой, выбив трубку свою о порог,
Говорит он: «Родиться еще маловато.
Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!»

Что же слышит он вдруг? Бьют вдали барабаны.
Там идет батальон! К сердцу хлынула кровь...
Проступает на лбу шрам багряный от раны.
Старый конь боевой шпоры чувствует вновь!
Но увы! Перед ним ненавистное знамя!..
Говорит он со вздохом, печален и строг:
«Час придет! За отчизну сочтемся с врагами!..
Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!

Кто вернет нам нашедших на Рейне могилу
Во Флерюсе, в Жемаппе погибших от ран,
Гордо встретивших вражью несметную силу.
За республику дравшихся добрых крестьян?
К славе шли они все! Без раздумий, сурово,
Не боясь ни лишений, ни бурь, ни тревог...
Только Рейн закалит нам оружие снова!
Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!

Как синели мундиры, когда батальоны
Нашей гвардии шли, наступая с холма!
Там обломки цепей и обломки короны
Замешала с картечью свобода сама!
И народы, решив, что царить они вправе,
Возвеличили нас, кто победе помог.
Счастлив тот, кто из жизни ушел в этой славе!
Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!

Только рано померкла та доблесть святая!..
Нас вожди покидают, превращаются в знать, —
С черных уст своих пороха не вытирая,
Тут же стали тиранов они восхвалять.
Им себя они продали, — продали вскоре,
И свободу вернуть нам никто уж не мог...
Нашей славой измерили мы наше горе.
Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!»

Тихо дочь напевает, склонившись над пряжей,
Песни нашей бессмертной и доброй земли, —
Песни те, что смеются над яростью вражьей,
Песни те, от которых дрожат короли.
«Значит, время пришло! — ветеран восклицает, —
Содрогнется теперь королевский чертог!
И, склоняясь к малюткам своим, повторяет: —
Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!»

ЧЕСТЬ ЛИЗЕТТЫ


О дамы! Что вам честь Лизетты?
Вы насмехаетесь над ней.
Она гризетка, да... Но это
В любви всех титулов знатней!
Судью, священника, маркиза
Она сумеет покорить.
О вас не сплетничает Лиза...
Не вам о чести говорить!

Всему, что дарят ей, — ведете
Вы счет в гостиных без конца,
А на балах вы спины гнете,
Златого чествуя тельца...
Империя во время оно
Легко могла всех вас купить,
А Лиза гонит прочь шпионов...
Не вам о чести говорить!

Под пеплом разожжет Лизетта
Всегда огонь... Решил ввести
Ее в среду большого света
Один барон, чтоб быть в чести.
Ее краса и двор принудит
Ему вниманье подарить...
Хоть фавориткой Лиза будет
Не вам о чести говорить!

Тогда вы станете, наверно,
Твердить, что вы ее родня,
Хвалу кадить ей лицемерно,
К ней ездить каждые два дня...
Но хоть могли б ее капризы
Все государство разорить
Не вам судить о правах Лизы,
Не вам о чести говорить!

Вы в чести смыслите, простите,
Не больше, чем любой лакей,
Что возглашает при визите
У двери титулы гостей.
Кто на ходулях этикета
Душою тем не воспарить...
Храни господь от вас Лизетту!
Не вам о чести говорить.

НАЧНЕМ СЫЗНОВА


Я счастлив, весел и пою;
Но на пиру, в чаду похмелья,
Я новых праздников веселья
Душою планы создаю...
Головку русую лаская,
Вином бокалы мы нальем,
Единодушно восклицая:
«О други, сызнова начнем!»

Люблю вино, люблю Лизетту, —
И возле ложа создан мной
Благословенному Морту
Алтарь достойный, хоть простой.
Лизетта любит сок отрадный
И, мы чуть-чуть лишь отдохнем,
«Что ж, — говорит, лобзая жадно. —
Скорее сызнова начнем!»

Пируйте ж, други: позабудем,
Что скоро надо перестать,
Что ничего пе в силах будем
Мы больше сызнова начать.
Теперь же, с жизнию играя,
Мы пьем и весело поем!
Красоток наших обнимая,
Мы скажем: «Сызнова начнем!»

МОЕ ПОГРЕБЕНИЕ


Сегодня в солнечной пыли
Ко мне, овеянному снами,
Амуры резвые сошли.
Они за смерть мой сон сочли
И занялись похоронами.
Под одеялом недвижим,
Я проклял тех, с кем век якшался.
Кому же верить, как не им?
О, горе мне!
О,горе мне!
Вот я скончался!

И сразу все пошло вверх дном,
Уж тризну надо мною правят
Моим же собственным вином.
Тот сел на катафалк верхом,
Тот надо мной псалмы гнусавит.

Вот музыканты подошли,
И флейты жалобно гундосят,
Вот поднимают... понесли...
О, горе мне!
О,горе мне!
Меня выносят.

Они несут мой бедный прах,
Смеясь и весело и пылко...
Подушка в блестках, как в слезах,
На ней, как и в моих стихах,
Цветы, и лира, и бутылка!..
Прохожий скажет- «Ей-же-ей
Ведь все равно уходят силы,
Но ртак все же веселей!»
О, горе мне!
О,горе мне!
Я у могилы!

Молитв не слышно, по певец
Мои куплеты распевает,
И тут же тщательный резец
На белом мраморе венец
Меня достойный выбивает!
Призванье свыше мне дано,
И рту славу узаконят

Досадно только лишь одно;
О,горе мне!
О,горе мне!
Меня хоронят!

Но пред концом произошла,
Вообразите, перепалка.
Ко мне Лизетта подошла
И враз меня оторвала
От моего же катафалка!
О вы, ханжи и цензора,
Кого при жизни я тревожил,
Опять нам встретиться пора!
О, горе мне!
О, горе мне!
Я снова ожил!

ПОДВЕНЕЧНЫЙ УБОР


Дождавшись завтрашнего дня,
Свершай же в церкви святотатство!
Обманщица, забудь меня.
Удобный муж сулит богатство.
В его саду срывать цветы
Я права не имел, конечно...
В уплату, друг, получишь ты
Убор сегодня подвенечный.

Вот флердоранж... Твоя фата
Украсится его букетом.
Пусть с гордостью: «Она чиста!»
Твой муж произнесет при ртом.
Амур в слезах... Но ты зато
Мадонне молишься предвечной...
Не бойся! Не сорвет никто
С тебя убор твой подвенечный.

Когда возьмет твоя сестра
Цветок счастливая примета, —
С улыбкой снимут шафера
С тебя еще часть туалета.
Подвязки!.. Ты их с давних пор
Забыла у меня беспечно...
Послать ли их, когда убор
Тебе пошлю я подвенечный?

Наступит ночь... и вскрикнешь ты...
О!., подражанье будет ложно.
Тот крик смущенной чистоты
Услышать дважды невозможно.
Наутро сборищу гостей
Твой муж похвалится конечно,
Что... укололся Гименей,
Убор снимая подвенечный.

Смешон обманутый супруг...
Пусть будет он еще обманут!..
Надеягды луч блеснул мне вдруг
Еще иные дни настанут.
Да! Церковь, клятвы только ложь:
В слезах любви чистосердечной
Платить к любовнику придешь
Ты за убор свой подвенечный!

ЧЕРДАК


El вот я здесь, где приходилось туго,
Где нищета стучалась мне в окно.
Я снова юн, со мной моя подруга,
Друзья, стихи, дешевое вино...
В те дни была мне слава незнакома.
Одной мечтой восторженно согрет,
Я так легко взбегал под кровлю дома...
На чердаке все мило в двадцать лет!

Пусть знают все, как жил я там когда-то.
Вот здесь был стол, а в том углу кровать.
А вот стена, где стих, углем начатый,
Мне не пришлось до точки дописать.
Кипите вновь, мечтанья молодые,
Остановите поступь этих лет,
Когда в ломбард закладывал часы я.
На чердаке все мило в двадцать лет!

Лизетта, ты! О, подожди немножко!
Соломенная шляпка так мила!
Но шалью ты завесила окошко
И волосы нескромно расплела.
Со свежих плеч скользит цветное платье.
Какой ценой свой легкий маркизет
Достала ты не мог тогда не знать я...
На чердаке все мило в двадцать лет!

Я помню день: застольную беседу,
Кружок друзей и песенный азарт.
При звоне чаш узнал я про победу
И срифмовал с ней имя «Бонапарт».
Ревели пушки, хлопали знамена,
Янтарный пунш был славой подогрет.
Мы пили все за Францию без трона...
На чердаке все мило в двадцать лет!

Прощай, чердак! Мой отдых был так краток.
О, как мечты прекрасны вдалеке!
Я променял бы дней моих остаток
За час один на ртом чердаке.
Мечтать о славе, радости, надежде,
Всю жизнь вместить в один шальной куплет,
Любить, пылать и быть таким, как прежде!
На чердаке прекрасно в двадцать лет!

БУДУЩНОСТЬ ФРАНЦИИ


Я дружен стал с нечистой силой,
И в зеркале однажды мне
Колдун судьбу отчизны милой
Всю показал наедине.
Смотрю: двадцатый век в исходе,
Париж войсками осажден.
Все те же бедствия в народе, —
И все командует Бурбон.

Все измельчало так обидно,
Что кровли маленьких домов
Едва заметны и чуть видно
Движенье крошечных голов.
Уж тут свободе места мало,
И Франция былых времен
Пигмеев королевством стала, —
По все командует Бурбон.

Мелки шпиончики, но чутки;
В крючках чиновнички ловки;
Охотно попики-малютки
Им отпускают все грешки.
Блестят галунчики ливреек;
Весь трибунальчик удручен
Бараньем крошечных идеек, —
И все командует Бурбон.

Дымится крошечный заводик,
Лепечет мелкая печать,
Без хлебцев маленьких народик
Заметно начал вымирать.
Но генеральчик на лошадке,
В головке крошечных колонн,
Уж усмиряет «беспорядки»...
И все командует Бурбон.

Вдруг, в довершение картины,
Все королевство потрясли
Шаги громадного детины,
Гиганта вражеской земли.
В карман, под грохот барабана,
Все королевство спрятал он.
И ничего хоть из кармана,
А все командует Бурбон.

НАДГРОБНОЕ СЛОВО ТЮРЛЮЛЕНУ*


Умер он? Ужель потеха
Умирает? Полно врать!
Он-то умер, кто от смеха
Заставлял нас помирать?
Не увидим больше, значит,
Ах!
Мы ни Жилля, ни Скапена?
Каждый плачет, каждый плачет,
Провожая Тюрлюпена.

Хоть ума у нас палата
Мы не смыслим ни черта:
Не узнали в нем Сократа
Мы под маскою шута.
Мир о нем еще услышит,
Ах!
Клио или Мельпомена
Нам опишет, нам опишет
Жизнь паяца Тюрлюпена!

Хоть обязан он рожденьем
Аббатисе некой был
Знатным сим происхожденьем
Вовсе он не дорожил:
Ведь один у всех был предок.
Ах!
Наплевать мне на Тюрпена. —
Как он редок, как он редок,
Ум паяца Тюрлюпена!

Он Бастилью брал, был ранен,
Был солдатом, а потом
Очутился в балагане,
Стал паяцем и шутом.
Выручая очень мало,
Ах!
Был он весел неизменно...
Поражала, поражала
Бодрость духа Тюрлюпена.

Всем, кто беден, — брат названый,
Он всех чванных осуждал
И, свой плащ латая рваный,

Философски рассуждал:
Что за прок а наряде новом?
Ах!
Разве счастью он замена?
Каждым словом, каждым словом
Дорожили Тюрлюпена.

Королевскую персону
Хочешь видеть? А к чему?
Разве снимет он корону,
Если я колпак сниму?
Нет, лишь хлебопеку слава,
Ах!
Вот кто друг для Диогена!
Крикнем «браво», крикнем «браво»
Мы ответу Тюрлюпена.

Победителей народу
Восхваляй! Лови экю!
Чтоб бесчестил я свободу?
Побежденных я пою!
Так в тюрьму иди, да живо!
Ах!
Я готов, о тень Криспена!
Как красиво, как красиво
Прямодушье Тюрлюпена!

Ну, а черные сутаны?
Мы соперники давно.
Церкви или балаганы
Это, право, все равно.
Что Юпитер, что Спаситель
Ах!
Два бездушных манекена. —
Не хотите ль, не хотите ль
Знать о боге Тюрлюпена?

У покойного, конечно,
Недостаток все же был:
Слишком влюбчив, он беспечно,
Как и мать его, любил...
Право, яблочко от Евы,
Ах!
Он бы принял непременно...
Стройте, девы, стройте, девы,
Мавзолей для Тюрлюпена!

НАРОДНАЯ ПАМЯТЬ


О нем молва не смолкнет скоро
И в сельских хижинах простых;
Лет пятьдесят, под кровом их,
Все те же будут разговоры.
Там жители окрестных сел
К старухе пристают гурьбою:
«Чтоб вечер, бабушка, прошел,
Тряхните давней стариною.
Ведь лгут, что был он нам врагом:
Он люб народу, как бывало!
Да, как бывало!
У вас рассказов ведь немало.
Начните-ка о нем».

«Здесь, дети, проезжал он. Сколько
С ним было разных королей!

Прошло так много лет и дней!
Я вышла замуж только-только.
На холм поднялся он пешком,
Где я стояла, замирая, —
И, помню, шляпа небольшая
И серый был сюртук на нем.
Немножко он меня смутил, —
Сказал он: «Здравствуй, дорогая!
Ну, здравствуй, дорогая!»
«Он с вами говорил, родная!
Он с вами говорил!»

«Мне, женщине простой, в Париже
Быть довелось потом. И вот,
К собору, вижу, он идет.
Весь двор я увидала ближе.
В сердцах царило торжество,
Сияли все, и глас народа
Был: «Видно, небо за него!»
Стояла чудная погода...
И рад и счастлив был он сам:
Отцом он стал по воле божьей,
По воле божьей...»
«Ну, мать, и вам был праздник тоже,
Какой был праздник вам!»
10.1

«Да, но когда Шампань досталась,
Несчастная, врагам в удел,
Он все опасности презрел,
Один за всех стоял, казалось!
Раз вечерком уже мы спим
Стучится кто-то... Я открыла
О боже! Это он! И с ним
Немного что-то свиты было.
Присев вот здесь, где я сейчас,
«Война-то, — он вскричал, — какая!
Война какая!»
«Как, здесь сидел он, дорогая?
Сидел он подле вас?»

«Я голоден», — сказал он... Флягу
Вина и темный хлеб даю.
Одежду сушит он свою,
И клонит в сон его, беднягу...
Проснулся, — видит, я грущу,
И говорит: «Надейтесь смело,
Все беды Франции отмщу,
Лечу в Париж закончить дело!»
Простился, вышел... Пуще глаз
Его стаканчик берегла я...
Да, берегла я...»

«У вас еще он цел, родная?
Еще он цел у вас?»

«Да, вот он... Только влекся роком
К последним бедствиям герой.
Он, папской венчанный рукой,
Погиб на острове далеком...
Тому не верилось тогда,
Все говорили: он вернется,
Примчится морем он сюда,
Пришельцам солоно придется!
Но долго длиться сон не мог...
Мне очень горько это было!..
Так горько было!»
«Родная, бог пошлет вам силы!
Благослови вас бог!»

ПАПА-МУСУЛЬМАНИН


В столетье, кажется, десятом,
Святейший папа (вот урок!)
Был схвачен на море пиратом
И продан в рабство на Восток.
Сначала взвыл он от печали,
Потом стал клясться невпопад.
Святой отец, — ему сказали, —
Вы попадете прямо в ад.

Боясь, что скоро сядет на кол,
От ужаса лишаясь сил,
Светильник церкви вдруг заплакал
И к Магомету возопил:
Пророк, молю тебя о чуде.
Признать тебя давно я рад.
Святой отец, что скажут люди?
Вы попадете прямо в ад.

Подвергнут чину обрезанья,
Скучая в праздности, без дел,
Забыв проклятья, покаянья,
Он развлекался, как умел,
И даже Библию безбожно
Рвал по листочку, говорят.
Святой отец, да разве можно?
Вы попадете прямо в ад.

Лихим он сделался корсаром,
Омусульманился совсем.
И, подражая янычарам,
Завел блистательный гарем.
Его невольницы, как розы,
У ног владыки возлежат.
Святой отец! Какие позы!
Вы попадете прямо в ад.

Чума те страны посетила,
И в ужасе, забыв кальян,
Он, добродетели светило,
Удрал обратно в Ватикан.
— Вам снова надобно креститься. —
А он: Зачем идти назад?
Святой отец, так не годится,
Вы попадете прямо в ад.

С тех пор и ожидаем все мы,
Как папа что пи говори —
Преобразит в свои гаремы
Все женские монастыри.
Народ оставлен им в покое,
Еретиков уж не палят...
Святой отец, да что ж такое?
Вы попадете прямо в ад.

КРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК*


Я во дворце, как вы сдыхали,
Метельщицей была
И под часами в этой зале
Лет сорок провела.
Иную ночь не спишь
И, притаясь, глядишь,
Как ходит красный человечек:
Глаза горят светлее свечек.
Молитесь, чтоб творец
Для Карла спас венец!

Представьте в ярко-красном франта.
Он кривонос и хром,
Змея вкруг шеи вместо банта,
Берёт с большим пером.
Горбатая спина,
Нога раздвоена.

Охрипший голосок бедняги
Дворцу пророчит передряги.
Молитесь, чтоб творец
Для Карла спас венец!

Чуть девяносто первый минул,
Он стал нас посещать
И добрый наш король покинул
Священников и знать.
Для смеху мой чудак
Надел сабо, колпак;
Чуть задремлю я левым глазом,
Он марсельезу грянет радом.
Молитесь, чтоб творец
Для Карла спас венец!

И раз мету я, как бывало,
Но вдруг мой кавалер
Как свистнет из трубы: «Пропал он,
Наш добрый Робеспьер!»
Парик напудрил бес,
Как поп с речами лез,
VI гимны пел Верховной Воле,
Смеясь, что вышел в новой роли.
Молитесь, чтоб творец
Для Карла спас венец!

Он сгинул после дней террора,
Но вновь явился вдруг,
И добрый император скоро
Погиб от вражьих рук.
На шляпу наколов
Плюмажи всех врагов,
Мой франтик вторил тем, кто пели
Хвалу Анри и Габриэле.
Молитесь, чтоб творец
Для Карла спас венец!

Теперь, ребята, дайте слово
Не выдавать вовек:
Уяг третью ночь приходит снова
Мой красный человек.
Хохочет и свистит,
Духовный стих твердит,
С поклоном оземь бьет копытом,
А с виду стал иезуитом.
Молитесь, чтоб творец
Для Карла спас венец!

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ


Был бедняк разбит параличом...
Ангела-хранителя встречая,
Он его приветствовал смешком:
Вот, скажи на милость, честь какая!
Квиты мы, мой ангел дорогой!
Кончено! Лети себе домой!

— Родился в соломе я. Беда
До седин меня лишала дома.
Что ж, — ответил ангел, — но всегда
Свежей ведь была твоя солома.
Квиты мы, приятель дорогой.
Что нам спорить? Улетай домой!

Расточая молодости пыл,
Скоро я лишился состоянья...
Да, но ведь тебе я подарил
Крепкую суму для подаянья!

Это правда. Квиты мы с тобой
Что нам спорить! Улетай домой!

Помнишь, ангел, как в бою ночном
Бомбою мне ногу оторвало?
Да, но ведь подагрою потом
С пей пришлось бы мучиться немало.
Это правда. Квиты мы с тобой
Что нам спорить? Улетай домой!

Помнишь, как судья меня пилил:
С контрабандой раз меня поймали?
Да, но я же адвокатом был.
Только год в тюрьме тебя держали.
Квиты мы, приятель дорогой!
Что нам спорить? Улетай домой!

— Вспоминаешь горький час, когда,
На свою беду, я шел к Венере?
— Да, — ответил ангел, — из стыда
Я тебя покинул возле двери.
Квиты мы, приятель дорогой!
Что нам спорить? Улетай домой!

Скучно без хорошенькой жены.
Мне моя дурнушка надоела.

Ax, — ответил ангел, — не должны
Ангелы мешаться в это дело.
Квиты мы, приятель дорогой!
Что нам спорить? Улетай домой!

Вот умру у райского огня,
Мне дадут ли отдых заслуженный?
Что ж! Тебе готовы простыня,
Гроб, свеча и старые кальсоны.
Квиты мы, приятель дорогой!
Что нам спорить? Улетай домой!

Ну так что же, — в ад теперь мне путь
Или в рай, где радость вечно длится?
Как сказать! Изволь-ка потянуть
Узелок: тем дело и решится!
Квиты мы, приятель дорогой!
Что нам спорить? Улетай домой!

Так бедняк из мира уходил,
Шутками больницу потешая,
Он чихнул, и ангел взмахом крыл
Будь здоров — взвился к чертогам рая.
Квиты мы, мой ангел дорогой!
Кончено. Лети себе домой!

СМЕРТЬ САТАНЫ


Чтоб просветить моих собратий,
Я чудо расскажу для них:
Его свершил святой Игнатий,
Патрон всех остальных святых.
Он шуткой, ловкой для святого
(В другом была б она гнусна),
Устроил смерть для духа злого, —
И умер, умер Сатана!

Святой обедал. Бес явился:
«Пьем вместе, или тотчас в ад!»
Тот очень рад; но изловчился
Влить в рюмку освященный яд.
Бес выпил. В пот его кидает;
Упал он; жжет его с вина.
Как еретик, он издыхает...
Да, умер, умер Сатана!

Монахи взвыли в сокрушенье:
«Он умер! Пал свечной доход!
Он умер! И поминовенье
Никто гроша не принесет!»
В конклаве все в унынье впали...
«Погибла власть! Прощай, казна!
Отца, отца мы потеряли...
Ах, умер, умер Сатана!

Лишь страх вселенной управляет-
Он сыпал нам свои дары.
Уж нетерпимость угасает;
Кто вновь зажжет ее костры?
Все ускользнут из нашей лапы,
Всем будет Истина ясна,
Бог станет снова выше папы...
Ах, умер, умер Сатана!»

Пришел Игнатий: «Я решился
Его права и место взять.
Его никто уж не страшился;
Я всех заставлю трепетать.
Откроют нам карман народный
Убийство, воровство, война.
А богу то, что нам негодно, —
Хоть умер, умер Сатана!»

И все кричат: «В беде суровой
Спасенье нам в его руках!»
Своею рясой орден новый
Внушает даже небу страх.
Там ангелы поют в смущенье:
«Как участь смертного темна!
Ад у Игнатья во владенье...
Ах, умер, умер Сатана!»

НЕГРЫ И КУКЛЫ


В продажу негров через море
Вез португальский капитан.
Они как мухи гибли с горя.
Ах, черт возьми! какой изъян!
«Что, — говорит он им, — грустите?
Не стыдно ль? Полно хмурить лбы!
Идите кукол посмотрите;
Рассейтесь, милые рабы».

Чтоб черный люд не так крушился,
Театр воздвигли подвижной, —
И вмиг Полишинель явился:
Для негров этот нов герой.
В нем все им странно показалось.
Но точно меньше хмурят лбы;
К слезам улыбка примешалась.
Рассейтесь, милые рабы.

Пока Полишинель храбрился,
Явился страж городовой.
Тот палкой хвать — и страж свалился.
Пример расправы не дурной!
Смех вырвался из каждой груди;
Забыты цепи, гнет судьбы:
Своим бедам не верны люди.
Рассейтесь, милые рабы.

Тут черт на сцену выступает,
Всем мил своею чернотой.
Буяна в лапы он хватает...
К веселью повод им другой!
Да, черным кончена расправа;
Он стал решителем борьбы.
В оковах бедным снится слава.
Рассейтесь, милые рабы.

Весь путь в Америку, где ждали
Их бедствия еще грозней,
На кукол глядя, забывали
Рабы об участи своей...
И нам, когда цари боятся,
Чтоб мы не прокляли судьбы,
Давать игрушек не скупятся:
Рассейтесь, милые рабы.

ПАЛОМНИЧЕСТВО ЛИЗЕТТЫ*


Пойдем, — сказала мне Лизетта, —
К мадонне Льесской на поклон. —
Я, как ни мало верю в это,
Но коль задаст Лизетта тон,
Уверую и пе в мадонн:
Ах, наша связь и нрав наш птичий
Становятся скандальной притчей.
— Так собирайся, друг мой, в путь.
В конце концов, таков обычай.
Да, кстати, четки не забудь,
Возьмем же посохи и в путь!

Тут я узнал, что богомольный
Сорбоннский дух воскрес опять;
Что по церквам, в тоске невольной,
Опять зевает наша знать;

Что философов ие узнать;
Что век иной, иные моды;
Что пресса будет петь нам оды
И что потом за этот путь
Причислят Лизу все народы
К святым... — Так четки не забудь,
Возьмем же посохи — ив путь!

Вот два паломника смиренных —
Пешком шагаем и поем.
Что ни трактир, забыв о ценах,
Закусываем мы и пьем, —
Поем, и пьем, и спим вдвоем.
И бог, вином кропивший скверным,
Теперь из балдахинных сфер нам
Улыбки шлет. — Но, Лиза, в путь
Мы шли, чтоб с нами по тавернам
Амур таскался?! Не забудь:
Вот наши посохи и в путь!

Но вот мы и у ног пречистой.
— Хвала божественной, хвала! —
Аббат румяный и плечистый
Зажег нам свечи. — О-ла-ла!
Мне Лиза шепчет. — Я б могла
Отбить монаха у Лойолы!

Ах, ветреница! Грех тяжелый
Ты совершишь! За тем ли в путь
Мы снарядились, богомолы,
Чтоб ты... с аббатом?! Не забудь,
Как с посохами шли мы в путь!

Аббат же приглашен на ужин,
Винцо развязывает рот:
Куплетцем ад обезоружен,
И в папу — ураган острот.
Но я заснул: ведь зло берет!
Проснулся, — боже! паренек сей
От рясы уж давно отрекся.
— Изменница! Так, значит, в путь
Меня звала ты, чтоб вовлекся
И я в кощунство? Не забудь —
Вот посохи, и живо в путь!

Я о делах чудесных Льессы
Восторга в сердце не припас...
Аббат наш там, все служит мессы,
Уже епископ он сейчас:
Благословить он жаждет нас.
А Лиза, чуть в деньгах заминка,
Она, гляди, уже бегинка.

Вот и для вас, гризетки, путь:
В паломничество чуть морщинка
Но только четки не забудь
И, посох взявши, с богом — в путь

МОЯ МАСЛЕНИЦА В 1829 ГОДУ*


Король! Пошли господь вам счастья,
Хотя по милости судьи
И гнева вашего отчасти
В цепях влачу я дни свои
И карнавальную неделю
Теряю в чертовой тюрьме!
Так обо мне вы порадели, —
Король, заплатите вы мне!

Но в бесподобной речи тронной
Меня слегка коснулись вы.
Сей отповеди разъяренной
Не смею возражать, — увы!
Столь одинок в парижском мире,
В день праздника несчастен столь,
Нуждаюсь я опять в сатире.
Вы мне заплатите, король!

А где-то ряженым обжорам,
Забывшим друга в карнавал,
Осталось грянуть песни хором
Те самые, что я певал.
Под вопли их веселых глоток
Я утопил бы злость в вине,
Я был бы пьян, как все, и кроток.
Король, заплатите вы мне!

Пусть Лиза-ветреница бредит,
Мое отсутствие кляня, —
А все-таки на бал поедет
И лихом помянет меня.
Я б ублажал ее капризы,
Забыл бы, что мы оба — голь.
А нынче за измену Лизы
Вы мне заплатите, король!

Разобран весь колчан мой ветхий
Так ваши кляузники мстят.
Но все ж одной стрелою меткой,
О Карл Десятый, я богат.
Пускай не гнется, не сдается
Решетка частая в окне.
Лук наведен. Стрела взовьется!
Король, заплатите вы мне!
Тюрьма Ла-Форс

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ


Как ты мила мне, память, в заточенье!
Ребенком я услышал над собой:
— К оружью! На Бастилию! Отмщенье!
— В бой, буржуа! Ремесленники, в бой!
Покрыла бледность щеки многих женщин,
Треск барабанов. Пушек воркотня.
Бессмертной славой навсегда увенчан
Рассвет того торжественного дня, —
Торжественного дня.

Богач и бедный карманьолу пляшут,
Все заодно, все об одном твердят.
И дружелюбно треуголкой машет
Примкнувший к делу парижан солдат.
Признанье Лафайета всенародно.
Дрожит король и вся его родня.

Светает разум. Франция свободна —
Таков итог торжественного дня, —
Торжественного дня.

На следующий день учитель рано
Привел меня к развалинам тюрьмы:
«Смотри, дитя! Тут капище тирана.
Еще вчера тут задыхались мы.
Но столько рвов прорыто было к башням.
Что крепость, равновесья не храня,
Сдалась при первом натиске вчерашнем.
Вот в чем урок торжественного дня, —
Торжественного дня».

Мятежная Свобода оглашает
Европу звоном дедовской брони.
И на триумф Равенство приглашает.
Сих двух сестер мы знаем искони.
О будущем грома оповестили.
То Мирабо, версальский двор дразня,
Витийствует: «Есть множество бастилий,
Не кончен труд торжественного дня, —
Торжественного дня».

Что мы посеяли, пожнут народы.
Вот короли, осанку потеряв,

Трясутся, слыша грозный шаг Свободы
И декларацию Священных Прав.
Да! Ибо здесь начало новой эры, —
Как в первый день творенья, из огня
Бог создает кружащиеся сферы,
Чье солнце — свет торжественного дня,
Торжественного дня».

Сей голос старческий не узнаю ли?
Его речей не стерся давний след.
Но вот четырнадцатого июля
Я сам в темнице — через сорок лет.
Свобода! Голос мой не будет изгнан!
Он и в цепях не отнят у меня!
Пою тебя! Да обретет отчизна
Дарю того торжественного дня, —
Торжественного дня!

Тюрьма Ла-Форс

КАРДИНАЛ И ПЕВЕЦ*


Как для меня нападки ваши лестны!
Какая честь! Вот это я люблю.
Так шансонетки вам мои известны?
Я, монсеньер, вас на слове ловлю.
Любя вино, я перед Музой грешен:
Ее терять я скромность заставлял...
Грех невелик, коль хмель ее потешен;
Как ваше мненье, милый кардинал?

Как, например, вам нравится Лизетта?
Я посвящал ей лучшие стишки.
Вы отвернулись... Полноте! Секрета
Ведь в ртом нет: мы с Лизой старики.
Она под старость бредит уж Лойолой,
В нем находя рассудка идеал,
И управлять могла бы вашей школой...
Как ваше мненье, милый кардинал?

За каждый стих свободный об отчизне
Со мной вести желали б вы процесс.
Я — патриот; вольно же вам при жизни
Считать, что все мы — граждане небес.
Клочок земли в краю моем родимом
Мне каждый мил, хоть я на нем не жал-
Не дорожить же всем нам только Римом!
Как ваше мненье, милый кардинал?

В моих припевах, часто беспокойных,
Не всё, признайтесь, ересь и раскол.
Не правда ль, много истин в них достойных
Самаритянин добрый бы нашел?
Держа в руках бальзам любви целебный,
Когда б в цепях он узника видал,
Не стал бы петь он судьям гимн хвалебный...
Как ваше мненье, милый кардинал?

Еще не правда ль: сквозь веселость Музы
В моих стихах сверкает божество?
Остер и весел я, как все французы,
Но в сердце с небом чувствую сродство.
Став жертвой гнева, я смеюсь над гневом
И рад предстать пред высший трибунал...
Кто ж рту смелость дал моим напевам?
Как ваше мненье, милый кардинал?

Но вы в душе добры, я это знаю;
Простите ж мне, как я прощаю вам:
Вы мне — куплет, который я слагаю,
Я вам — проклятье всем моим стихам.
Да, кстати: папа, слышал я, скончался.,
Еще конклав другого не избрал:
Что, если б вам престол его достался?
Как ваше мненье, милый кардинал?

Тюрыт Ла-Форс

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ*


Десять тысяч. Десять тысяч штрафа
После стольких месяцев тюрьмы!
Видно, я живу не хуже графа.
Дешев хлеб, далеко от сумы.
О министр! Ведь нет таких законов,
Сбавьте хоть немного, вас молю.
Нет? Да оскорбление Бурбонов
Десять тысяч франков королю?

Хорошо! Я заплачу Но надо
Выяснить и мне один вопрос.
Это что яс? Всему суду награда
Или только плата за донос?
Сыщикам за грязную работу?
Цензору ли, мстящему стихам?
Так и быть! Две тысячи по счету
Отделяю этим подлецам.

Коль платить так лопнувших от жира
И льстецов вношу я в свой бюджет.
Там, где трон, всегда ржавеет лира
И страдает насморком порт.
Господа порты! Для вельможи
Пойте лишь за деньги, — так и быть,
С ртой суммы в вашу пользу тоже
Я готов две тысячи скостить.

Сколько наплодилось великанов
В орденах и лентах там и тут.
Как для коронованных болванов
Все они охотно спину гнут!
Много им добра перепадало.
Францию проглотят — дай лишь срок!
Двух-то тысяч им, пожалуй, мало.
Дам все три лакеям на зубок.

Что я вижу? Митры и тиары,
Женщины, пиры, монастыри...
Сам Лойола, греховодник старый,
Насыпает золотом лари.
Вопреки грядущему блаженству,
Ангел мой ощипан догола.
Менее трех тысяч духовенству
Дать нельзя за все его дела.

Подсчитаем! Две да две — четыре.
Шесть еще, — все десять есть как раз.
Лафонтен-бедняга в ртом мире
Не платил за роковой указ.
Был добрей Людовик, — как хотите, —
Высылал, расходов не деля.
Ну, Лойаль, квитанцию пишите:
Десять тысяч в пользу короля.
Тюрьма Ла-Форс

МОЯ ГРОБНИЦА


Хоть я здоров — а вы собрать решили
Деньжонок для надгробья моего.
Надгробье — мне?! Вот, право, насмешили
Какая чушь! Какое мотовство!
Ведь эта пышность, рта медь литая, —
Зачем бродяге мертвому она?
Пропьем, друзья, веселье прославляя,
Все, что гробница стоить вам должна!

Тысчонок в двадцать, может и поболе,
Влетел бы мой изящный мавзолей.
Не лучше ль с месяц где-нибудь на воле
Нам провести как можно веселей?
За этот срок в компании удалой
Мы радость жизни ощутим сполна.
Рискнем, друзья, и проедим, пожалуй,
Все, что гробница стоить вам должна!

Старею я — но молода подруга...
Нужны ей роскошь, блеск и красота,
Дабы занять часы ее досуга
И усладить иные дни поста,
Шаль долгожданную из кашемира
Пускай от вас получит в дар она.
Вложите в верность моего кумира
Все, что гробница стоить вам должна!

Почетной ложи на спектакль могильный
Не надо мне. Но как бы я хотел,
Чтобы бедняк, вон тот старик бессильный,
Хоть каплю счастья получить успел!..
Пред ним пораньше занавес взовьется.
— Займи, любезный, мне местечко, — на!
Отдать со смехом нищему придется
Все, что гробница стоить вам должна.

Что нужды, коль на мраморе когда-то
Мое увидит имя кто-нибудь?
К чему цветов надгробных ароматы?
Живому их приятнее вдохнуть!
В потомстве слава так недолговечна!
Меня забудут. Лучше из окна,
Мудрейший смертный, выброшу беспечно
Все, что гробница стоить вам должна!

ДОЧЬ НАРОДА*


Цветов весенних ты даришь немало,
Народа дочь, певцу народных прав.
Ему ты это с детской задолжала,
Где он запел, твой первый плач уняв.
Тебя на баронессу иль маркизу
Я не сменяю ради их прикрас.
Не бойся, с музой мы верны девизу:
Мой вкус ия — мы из народных масс.

Когда мальчишкой, славы не имея,
На древние я замки набредал,
Не торопил я карлу-чародея,
Чтобы отверз мне замкнутый портал.
Я думал: нет, ни пеньем, ни любовью,
Как трубадуров, здесь не встретят нас.
Уйдем отсюда к третьему сословью:
Мой вкус и я мы из народных масс.

Долой балы, где скука-староверка
Сама от скуки раскрывает зев.
Где угасает ливень фейерверка,
Где молкнет смех, раздаться не успев!
Неделя — прочь! Ты входишь в белом платье,
Зовешь в поля начать воскресный пляс;
Твой каблучок, твой бант хочу догнать я...
Мой вкус и я мы из народных масс!

Дитя! Не только с дамою любою —
С принцессою поспорить можешь ты.
Сравнится ли кто прелестью с тобою?
Чей взор нежней? Чьи правильней черты?
Известно всем с двумя дворами кряду
Сражался я и честь народа спас.
Его певцу достанься же в награду
Мой вкус и я мы из народных масс.

ТИРАН СИРАКУЗСКИЙ*


Как Дионисия из царства
Изгнал храбрец Тимолеон,
Тиран, пройдя чрез все мытарства,
Открыл в Коринфе пансион.
Тиран от власти не отстанет:
Законы в школе издает;
Нет взрослых, так детей тиранит.
Тиран тираном и умрет.

Ведь нужно все чинить и ведать
Он справедлив, хотя и строг:
Как подадут детям обедать —
Сейчас с их трапезы налог.
Несут, как некогда в столицу,
Орехи, виноград и мед.
Целуйте все его десницу!
Тиран тираном и умрет.

Мальчишка, глупый, как овечка,
Последний в школе ученик,
В задачку раз ввернул словечко:
«Тиран и в бедствиях велик».
Тиран, бессмыслицу читая:
«Он далеко, сказал, пойдет», —
И сделал старшим негодяя.
Тиран тираном и умрет.

Потом, другой раз как-то, слышит
Он от фискала своего,
Что там в углу товарищ пишет,
Должно быть, пасквиль на него.
«Как? Пасквиль?! Это всё от воли!
Ремнем его! И чтоб вперед
Никто писать не смел бы в школе!»
Тиран тираном и умрет.

И день и ночь его страшили
Следы измены и интриг.
Раз дети на дворе дразнили
Двоих каких-то забулдыг.
Кричит: «Идите без боязни!
Им нужен чужеземный гнет.
Я им отец им нужны казни».
Тиран тирапом и умрет.

Отцы и матери озлились
На пепотребный пансиоп
И Дионисия решились
И из Коринфа выгнать вон.
— Так, чтоб, как прежде, благодатно
Теснить и грабить свой народ —
В жрецы вступил он. Вот так знатно!
Тиран тираном и умрет.

Тюрьма Ла-Форс

СТАРЫЙ КАПРАЛ


В ногу, ребята, идите.
Полно, не вешать ружья!
Трубка со мной... проводите
В отпуск бессрочный меня.
Я был отцом вам, ребята...
Вся в сединах голова...
Вот она служба солдата!..
В ногу, ребята! Раз Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!

Да, я прибил офицера!
Молод еще оскорблять
Старых солдат. Для примера
Должно меня расстрелять.
Выпил я... Кровь заиграла...
Дерзкие слышу слова —

Тень императора встала...
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Честною кровью солдата
Орден не выслуяшть вам.
Я поплатился когда-то,
Задали мы королям.
Эх! наша слава пропала...
Подвигов наших молва
Сказкой казарменной стала...
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Ты, землячок, поскорее
К нашим стадам воротись;
Нивы у нас зеленее,
Легче дышать... Поклонись
Храмам селенья родного...
Боже! Старуха жива!..
Не говори ей ни слова...
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!

Кто там так громко рыдает?
А! я ее узнаю...
Русский поход вспоминает...
Да, отогрел всю семью...
Снежной, тяжелой дорогой
Нес ее сына... Вдова
Вымолит мир мне у бога...
В ногу, ребята! Раз! Два
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!

Трубка, никак, догорела?
Нет, затянусь еще раз.
Близко, ребята. Да дело!
Прочь! не завязывать глаз.
Целься вернее! Не гнуться!
Слушать команды слова!
Дай бог домой вам вернуться.
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!

РЫЖАЯ ЖАННА


Спит на груди у ней крошка-ребенок.
Жанна другого несет за спиной;
Старший с ней рядом бежит... Башмачонок
Худ и не греет ножонки босой...
Взяли отца их: дозор окаянный
Выследил, — кончилось дело тюрьмой...
Господи, сжалься над рыжею Жанной...
Пойман ее браконьер удалой!

Жизни заря и для Жанны алела:
Сельский учитель отец ее был;
Жанна читала, работала, пела;
Всякий за нрав ее тихий любил,
Плясывал с ней и под тенью каштанной
Жал у ней белую ручку порой...
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Фермер к ней сватался, — дело решили,
Да из пустого оно разошлось:
Рыжиком Жанну в деревне дразнили, —
И испугался он рыжих волос.
Двое других ее звали желанной, —
Но ведь у ней ни гроша за душой...
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Он ей сказал: «Не найти мне подружки
Краше тебя, — полюбил тебя я, —
Будем жить вместе: в убогой лачужке
Есть у меня дорогих три ружья;
По лесу всюду мне путь невозбранный,
Свадьбу скрутит капеллан замковой...»
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Жанна решилася, — Жанна любила,
Жаждала матерью быть и женой.
Три раза Жанна под сердцем носила
Сладкое бремя в пустыне лесной.
Бедные дети!.. Пригожий, румяный,
Каждый взошел, что цветок полевой...
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

Чудо любовь совершает на свете.
Ею горят все прямые сердца!
Жанна еще улыбается: дети
Черноволосы, все трое — в отца!
Голос жены и подруги избранной
Узнику в душу вливает покой...
Господи, сжалься над рыжею Жанной:
Пойман ее браконьер удалой!

МОИМ ДРУЗЬЯМ, КОТОРЫЕ СТАЛИ МИНИСТРАМИ


Нет, нет, друзья! Мне почестей не надо,
Другим бросайте деньги и чины.
Я — бедный чиж — люблю лишь зелень сада
И так боюсь силков моей страны!
Мой идеал — лукавая Лизетта,
Обед с вином, друзья и жар поэм.
Родился я в соломе, в час рассвета, —
Так хорошо на свете быть никем!

Вся роскошь дня вот здесь, в моем окошке.
Порой судьба, удачами маня,
И мне на стол отряхивает крошки,
Но я шепчу: — Твой хлеб не для меня!
Пускай бедняк, работник неустанный,
Возьмет по праву то, что нужно всем,
Я для него рад вывернуть карманы, —
Так хорошо на свете быть никем!

Когда меня охватит вдохновенье,
Мои глаза уже не различат,
Кто там, внизу, достоин сожаленья —
Царь или раб? Сам маршал иль солдат?
Я слышу гул. Я знаю: рто Слава,
Но имени не слушаю, — зачем?
Ведь имя прах. Оно пройдет. И, право,
Так хорошо на свете быть никем!

О кормщики на вахте государства!
Вы у руля! Я удивляюсь вам.
Оставя дом, презрев стихий коварство,
Вы свой корабль доверили ветрам.
Махнул вам вслед, — счастливая дорога!
А сам стою, мечтателен и нем.
Пускай судьбой отпущено вам много. —
Так хорошо на свете быть никем!

Вас повезут на пышном катафалке,
И провожать вас будет весь народ;
Мой жалкий труп в канаве иль на свалке,
Под крик ворон, без почестей сгниет.
Звезда удач меня ведь не манила,
Но мы в судьбе не рознимся ничем:
Не все ль равно, когда конец могила?
Так хорошо на свете быть никем!

Здесь, во дворце, я предан недоверью,
И с вами быть мне больше не с руки.
Счастливый путь! За вашей пышной дверью
Оставил лиру я и башмаки.
В сенат возьмите заседать Свободу, —
Она у вас обижена совсем.
А я спою на площадях народу, —
Так хорошо на свете быть никем!

ОТКАЗ


Министр меня обогатить
Решил однажды. Так и быть!
Не надо шума, публикаций —
Привык я жить на чердаке.
Лишь думая о бедняке,
Возьму я пачку ассигнаций.

Ведь не разделишь с нищетой
Ни этикет, ни титул свой,
Ни почести, ни «близость к трону».
Делиться надо серебром!
Когда бы стал я королем,
Я б заложил свою корону!

Чуть заводился грош когда,
Он плыл неведомо куда.
(В богатстве я не знаю толку!)

Удел поэта был мне дан,
И, чтоб зашить пустой карман,
Я взял у дедушки иголку

Что мне ваш «золотой запас»?
На утре жизни — в добрый час
Избрав любовницей Свободу, —
Я, легкомысленный порт,
Любимец ветреных Лизетт,
Стал ей вернее год от году

Свобода — это, монсеньер,
Такая женщина, чей взор
Горит, от ярости пьянея,
Чуть в городах моей страны
Завидит ваши галуны
И верноподданные шеи.

Правдив и смех ее и стон.
Правительственный пенсион
Меня совсем сживет со света.
Я только су, я только медь.
Велите золотом тереть, —
И я фальшивая монета.

Не надо денег ваших мне.

Всю жизнь я прожил в стороне,

Не повторяйте обещанья,
Министр! Я только выдам вас.
Коснетесь лиры — и тотчас
По ней пройдет негодованье!

СОВЕТ БЕЛЬГИЙЦАМ*


К делу, бельгийцы! Довольно! Нельзя ли
Вновь на престол короля возвести?
Много мы гимнов свободе слыхали,
И марсельеза у нас не в чести.
За королями ходить недалеко
Если не Жан, то сосед или я, —
Высидеть птенчика можно до срока.
Ставьте, бельгийцы, себе короля,
Да, короля, да, короля!

Мало ли с принцем сойдет благодати?
Пышный сначала дадут этикет.
Будет вам много и свеч, и распятий,
Лент, орденов и придворных карет.
После дослужитесь вы и до трона.
И в удивленье увидит земля,
Что увенчала кого-то корона.

Ставьте, бельгийцы, себе короля,
Да, короля, да, короля!

Будут приемы у вас и парады,
Будут балеты в бенгальских огнях,
Низкопоклонство, и льстивые взгляды,
И комплименты на рабьих устах.
Будут равны повелитель и нищий,
Всех донимает тщеславная тля.
Идола каждый по сердцу отыщет.
Ставьте, бельгийцы, себе короля,
Да, короля, да, короля!

Судьи, префекты, жандармы, шпионы
Сворой лакействовать ринутся к вам.
Вот уж солдаты идут, батальоны,
Всюду ракеты, и грохот, и гам.
Крепнет бюджет ваш, Афинам и Спарте
Стоили меньше родные поля.
Чудище жрет вас. Платите по карте.
Ставьте, бельгийцы, себе короля,
Да, короля, да, короля!

Что я? Как смел я? Гляжу как в тумане...
Как мог забыться я, граждане, как?
Всех нас история учит заране:

Если король — это значит добряк.
Будет он править, не требуя платы,
Только доходы и земли деля, —
Карла Девятого сменит Десятый.
Ставьте, бельгийцы, себе короля,
Да, короля, да, короля!

РЕСТАВРАЦИЯ ПЕСНИ*


Да, песня, верно: чуждый лести,
Я заявлял, скорбя,
Что ниспровергли с Карлом вместе
С престола и тебя.
Но что пи новый акт закона —
Призыв к тебе: «Сюда!»
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

Надежду я питал в душе ведь
На то, что дату дат,
Что дату «восемьдесят девять»
Дела у нас затмят.
Но лишь на подмалевку трона
Мы не щадим труда...
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

С декабрьских дней у нас палаты
(Регламент ли таков?)
Друг другу хлопают. Могла ты
Оглохнуть от хлопков.
Кто там — лисица, кто ворона,
Поймешь ты не всегда...
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

Как он ни грязен — между нами, —
Министров птичий двор,
Потомственными каплунами
Засижен он. Позор!
А тронь какая оборона!
Птенцов бог даст — беда!..
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

Но гвардии гражданской — слава!
Столпу закона! С ней
Общественный покой и право,
Ну право же, прочней.
В верхах об ртом неуклонно
Заботятся. О да!..
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

Планета, что взошла над Гентом,
Чей свет почти угас,
Светить июльским инсургентам
Пытается у нас.
К чертям! Убрать бы с небосклона!
Подумаешь, звезда!
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

Министры наши, — кстати, грош им
Цена, пожалуй, всем, —
Сочтут барометр тот хорошим,
Какой замрет совсем.
Чуть где-то гром — спаси, мадонна,
От Страшного суда!..
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

Чтобы самим не впасть в опалу
(Считать их не берусь) —
Поддерживать кого попало
Привыкли вор и трус.
Коль никого я сам не трону,
Не будет мне вреда...
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

Ты восстановлена. Бодрее
Будь, песнь, моя любовь!
Трехцветная и без ливреи —
В тюрьму не сядешь вновь.
Тебя уже не свергнет с трона
Судейская орда...
Вот, песнь моя, тебе коропа.
— Спасибо, господа!

Но я устал. И лучше мне бы
Спокойно отдыхать.
У юных же собратьев небо! —
Какая благодать!
Им розы пышные Сарона,
Мне — скорби лебеда...
Вот, песнь моя, тебе корона.
— Спасибо, господа!

СТАРИК БРОДЯГА


Я стар и хил; здесь, у дороги,
Во рву придется умереть.
Пусть скажут: «Пьян, не держат ноги».
Тем лучше, — что меня жалеть?
Один мне в шапку грош кидает,
Другой и не взглянув идет.
Спешите! Пир вас ожидает.
Старик бродяга и без вас умрет.

От старости я умираю!
Не умер с голода. Я ждал —
Хоть прй смерти покой узнаю.
Да нет — в больницу не попал.
Давно везде народ набился,
Все нет ему счастливых дней!
Я здесь, на улице, родился,
Старик бродяга, и умру на ней.

Я смолоду хотел трудиться,
Но слышал в каждой мастерской:
«Не можем сами прокормиться;
Работы нет. Иди с сумой!»
У вас, твердивших мне о лени,
Сбирал я кости по дворам
И часто спал на вашем сене.
Старик бродяга благодарен вам.

Приняться мог за воровство я;
Нет, лучше по миру сбирать.
Дорогой яблоко чужое
Едва решался я сорвать.
Но двадцать раз меня сажают
В острог благодаря судьбе;
Одно, что было, отнимают:
Старик бродяга, солнца нет тебе!

Отечества не знает бедный!
Что в ваших тучных мне полях,
Что в вашей славе мне победной,
В торговле, в риторских борьбах?
Когда врагу ваш город сдался,
Поил-кормил гостей чужих,
С чего слезами обливался
Старик бродяга над подачкой их?

Что, люди, вы не раздавили
Меня, как вредного червя?..
Нет, лучше б вовремя учили,
Чтоб мог полезен стать и я!
Я был бы не червём — пчелою...
Но от невзгод никто не спас.
Я мог любить вас всей душою;
Старик бродяга проклинает вас!

ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ


Откуда вдруг цветы? В чем дело?
Рожденья не справляю, нет, —
Хотя и вправду пролетело
Над головой полсотни лет.
Как быстротечны эти годы!..
Как много миновало дат...
Как сморщили мой лоб невзгоды...
Увы, увы, — мне пятьдесят!

Жизнь ускользает ежечасно...
Кто там в мою стучится дверь?
Не буду открывать напрасно, —
Надеждам всем конец теперь!..
Уверен я, что доктор это, —
Ведь он моим страданьям рад.
Уж не воскликну: «Вот Лизетта!»
Увы, увы, — мне пятьдесят!

Как старость муками богата!
Подагра гложет без конца,
В ушах моих как будто вата,
И впереди — удел слепца...
Слабеет разум... Уж на свете
Я вижу только цепь утрат...
Ах, уважайте старость, дети!
Увы, увы, — мне пятьдесят!

Кто там стучится так упорно?
О небо! — Это смерть! — Пора!
Пойду, открою ей покорно...
Как видно, кончена игра!
Земля грозит войной, чумою...
Не видит звезд последний взгляд...
Открою!.. Бог пока со мною!
Увы, увы, — мне пятьдесят!

Но что я вижу?! Ты, подруга,
Опора юная любви!
Меня спасая от недуга,
Себя ты жизнью назови!
Ты, как весна, рассыпав розы,
Пришла в мой помертвелый сад,
Чтоб я забыл зимы угрозы!
Увы, увы, — мне пятьдесят!..

СОН БЕДНЯКА


Милый, проснись... Я с дурными вестями:
Власти наехали в наше село,
Требуют подати... время пришло...
Как разбужу его?.. Что будет с нами?
Встань, мой кормилец, родной мой, пора
Подать в селе собирают с утра.

Ах! не к добру ты заспался так долго...
Видишь, уж день... Все до нитки, чуть свет,
В доме соседа, на старости лет,
Взяли в зачет неоплатного долга.
Встань, мой кормилец, родной мой, пора
Подать в селе собирают с утра.

Слышишь: ворота, никак, заскрипели...
Он па дворе уж... Проси у него

Сроку хоть месяц... Хоть месяц всего...
Ах! Если б ждать эти люди умели!..
Встань, мой кормилец, родной мой, нора!
Подать в селе собирают с утра.

Бедные! Бедные! Весь наш излишек —
Мужа лопата да прялка жены;
Жить ими, подать платить мы должны
И прокормить шестерых рябятишек.
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.

Нет ничего у нас! Раньше все взято...
Даже с кормилицы нивы родной,
Вспаханной горькою нашей нуждой,
Собран весь хлеб для корысти проклятой.
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.

Вечно работа и вечно невзгода!
С голоду еле стоишь на ногах...
Все, что нам нужно, все дорого — страх!
Самая соль — этот сахар народа.
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.

Выпил бы ты... да от пошлины тяжкой
Бедным и в праздник нельзя пить вина...
25.9

На вот кольцо обручальное на!
Сбудь за бесценок... и выпей, бедняжка!
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.

Спишь ты... Во сне твоем, может быть, свыше
Счастье, богатство послал тебе бог...
Будь мы богаты — так что нам налог?
В полном амбаре две лишние мыши.
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.

Господи!.. Входят... Но ты... без участья
Смотришь... ты бледен... как страшен твой взор!
Боже! недаром стонал он вечор!
Он не стонал весь свой век от несчастья!
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.

Бедная! Спит он — и сон его кроток...
Смерть для того, кто нуждой удручен, —
Первый спокойный и радостный сон.
Братья, молитесь за мать и сироток.
Встань, мой кормилец, родной мой, пора!
Подать в селе собирают с утра.

БЕЗУМЦЫ


Оловянных солдатиков строем
По шнурочку равняемся мы.
Чуть из ряда выходят умы:
«Смерть безумцам!» — мы яростно воем.
Поднимаем бессмысленный рев,
Мы преследуем их, убиваем —
И статуи потом воздвигаем,
Человечества славу прозрев.

Ждет Идея, как чистая дева,
Кто возложит невесте венец.
«Прячься», — робко ей шепчет мудрец,
А глупцы уж трепещут от гнева.
Но безумец-жених к ней грядет
По полуночи, духом свободный,
И союз их свой плод первородный —
Человечеству счастье дает.

Сен-Симон все свое достоянье
Сокровенной мечте посвятил.
Стариком он поддержки просил,
Чтобы общества дряхлое зданье
На основах иных возвести, —
И угас одинокий, забитый,
Сознавая, что путь, им открытый,
Человечество мог бы спасти.

«Подыми свою голову смело! —
Звал к народу Фурье. — Разделись
На фаланги и дружно трудись
В общем круге, для общего дела.
Обновленная вся, брачный пир
Отпирует земля с небесами, —
И та сила, что движет мирами,
Человечеству даст вечный мир».

Равноправность в общественном строе
Аифантеп слабой женщине дал.
Нам смешон и его идеал.
Это были безумцы все трое!
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!

Но безумным блуждая дорогам,
Нам безумец открыл Новый Свет;
Нам безумец дал Новый завет
Ибо ртот безумец был богом.
Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло —
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь!

ЧУДЕСНЫЙ СКРИПАЧ


Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Под листвой, густой и зыбкой,
Ученик и друг Рабле,
Он идет с волшебной скрипкой
По родной своей земле.
А за ним толпятся толки,
Что мудрец он и колдун
И что пляшут даже волки
От безумных этих струн.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,

В безумный ригодон!

Колдовское чарованье!
Подымает струнный строй
В стариках — воспоминанье,
Счастье в юности живой.
Ох, уж свадебные трели!..
«Молодые» — вот игра!
Под смычок его в постели
Часто пляшут до утра.
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Раз увидел он в окошко
Дроги с важным мертвецом
И провел, совсем немножко,
Колдовским своим смычком.
Лицемерья сбросив маску,
Люди песню завели
И покойника вприпляску
До могилы донесли.
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

Так молва о чудной скрипке
Долетела до двора.
Но иные там улыбки
И совсем не та игра.
Кружева, роброны, маски...
Даже хмель иной в крови.
Все там есть — есть даже ласки,
Нет лишь истинной любви.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен,
Пускаю вас в веселый пляс,

В безумный ригодон!

Он играет, и в награду
Ни один не блещет взор,
Вызывает лишь досаду
Струн веселый разговор.
Кто бы сердцем развернуться
В буйной пляске пожелал,
Если можно поскользнуться
На паркете модных зал?

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,

В безумный ригодон!

От придворной тирании,
От тебя, лукавый свет,
Он бежал в поля родные,
Где и умер в цвете лет.
Но не спится и в могиле:
При луне скрипач встает,
Чтоб играть нечистой силе
Посреди ночных болот.

Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!

ПРОЩАЙТЕ, ПЕСНИ!*


Чтоб освежить весны моей трофеи,
Когда-то полный блеска и огня,
Я вздумал петь, — но слышу голос феи,
Что у портного нянчила меня:
«Взгляни, мой друг, зима уж наступила.
Ищи приют для долгих вечеров.
Ты двадцать лет пропел под шум ветров,
И голос твой борьба уж надломила.
Прощайте, песни! Старость у дверей.
Умолкла птица. Прогремел Борей.

Те дни прошли, когда в клавиатуре
Твоей души был верен каждый звук,
Когда, как молния, навстречу буре
Твоя веселость вспыхивала вдруг.
Стал горизонт и сумрачней и уже,
Беспечный смех друзей твоих затих.

Сколь многих нет из сверстников твоих,
Да и Лизетты нет с тобой к тому же!
Прощайте, песни! Старость у дверей.
Умолкла птица. Прогремел Борей.

Ты пел для масс — нет жребия чудесней!
Порта долг исполнен до конца.
Ты волновал, сливая стих свой с песней,
Всех бедняков немудрые сердца.
Трибуна речь всегда ль понятна миру?
Нет! Но, грозивший стольким королям,
Ты, не в пример напыщенным вралям,
Простой волынке уподобил лиру
Прощайте, песни! Старость у дверей.
Умолкла птица. Прогремел Борей.

Ты стрелы рифм умел острить, как жало,
Чтоб ими королей разить в упор.
Ты — тот победоносный запевало,
Которому народный вторил хор.
Чуть из дворца перуны прогремели,
Винтовки тронный усмирили пыл.
Твоей ведь Музой взорван порох был
Для ржавых пуль, что в бархате засели.
Прощайте, песни! Старость у дверей.
Умолкла птица. Прогремел Борей.

Ты сердцем чист был в годы испытаний,
Ты на добычу не хотел смотреть.
Теперь, в венце своих воспоминаний,
И годы старости достойно встреть.
Учи пловцов искусству переправы,
Им повествуя про былые дни;
Когда ж возвысят Францию они,
Согрейся сам у пламени их славы».
Прощайте песни! Старость у дверей.
Умолкла птица. Прогремел Борей.

О фея добрая, в мою мансарду
Пришла ты вовремя пробить отбой.
Забвенье скоро стихнувшему барду,
Рожденное покоем, даст покой.
Когда ж умру, свидетели сражепья —
Вздохнут французы, грустно говоря:
«Его звезду, сверкавшую не зря,
Бог погасил задолго до паденья».
Прощайте, песни! Старость у дверей.
Умолкла птица. Прогремел Борей.

ВИЛЬГЕМУ


Мой старый друг, достиг ты цели:
Народу подарил напев —
И вот рабочие запели,
Мудреным ладом овладев.
Твой жезл волшебный, помогая,
Толпу с искусством породнит:
Им озарится мастерская,
Он и кабак преобразит.

Вильгем, кем юпошеству в школе
Открыты Моцарт, Глюк, Гретри,
С народом, темным поневоле,
Словами песни говори!
В сердца, не знавшие веселья,
Высоких чувств пролить елей, —
Друг, это сумрак подземелья
Осыпать золотом лучей.

О музыка, родник могучий,
В долину бьющий водопад!
Упоены волной певучей
Рабочий, пахарь и солдат.
Объединить концертом стройным
Земную рознь тебе дано.
Звучи! В сердцах не место войнам,
Коль голоса слились в одно.

Безумен бред литературы,
Ты покраснеть ее заставь!
Ее уроки злы и хмуры,
Ей новый Вертер снится въявь.
Осатанев от пресыщенья,
В стихах и в прозе, во всю прыть,
Она взалкавших утешенья
Спешит от жизни отвратить.

Над девственным пластом народа,
Чей разум темен, резок нрав,
Ты приподымешь тусклость свода,
Покров лазурный разостлав.
И звуки, властные сильфиды,
Овеют молот, серп и плуг.
И смертоносный нож обиды
Ненужно выпадет из рук.

Презрев успех на нашей сцене, —
Доходной славы ореол,
Довольство, толки об измене, —
К рабочим детям ты пришел.
Толпу влекло твое раденье,
Твоих уроков щедрый сев, —
И к небесам, в горячем рвенье,
Ты направлял ее напев.

Придет ли время шумной славе
Слететь на тихий подвиг твой?
Не все ль тебе равно? Ты вправе
Гордиться славной нищетой.
Ты дорог тем, в ком светлой силой
Душевный мрак рассеял ты.
Верь: будут над твоей могилой
Напевы, слезы и цветы!

КЛАРА


Что за девушка! Так кротко
Светит взгляд из-под бровей,
Так легка ее походка,
Столько радостей у ней!
Хоть швея, а с ней сравниться
И не думай — так стройна.
Кларой сам отец гордится, —
Дочь могильщика она.

Да кладбищенской оградой
Весь в плюще и розах дом.
Вместе с утренней прохладой
Зяблик свищет под окном.
Белый голубь над могилой
Замедляет свой полет.
Не его ли песней милой
Дочь могильщика зовет?

У стены, где все цветенье,
Замираешь сам пе свой,
Потому что чье-то пенье
Так и реет над душой.
Эта песня счастьем веет,
То печальна, то ясна.
Ах, зачем так петь умеет
Дочь могильщика одна!

Клара встанет до рассвета
И смеется целый день.
В руки Клары — для букета
Так и просится сирень.
Сколько роз здесь в мае будет
Для того, кто хочет жить...
Никогда их не забудет
Дочь могильщика полить.

Завтра праздник быть угару
Жан-могилыцик сгоряча
Раскошелился и Клару
Выдает за скрипача.
Уж совсем готово платье,
Сердце бьется и поет.
Пусть от жизни больше счастья
Дочь могильщика возьмет

МОЯ ВЕСЕЛОСТЬ


Моя веселость улетела!
О, кто беглянку возвратит
Моей душе осиротелой
Господь того благословит!
Старик, неверною забытый,
Сижу в пустынном уголке
Один и дверь моя открыта
Бродящей по свету тоске...
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Она бы, резвая, ходила
За стариком, и в смертный час
Она глаза бы мне закрыла.
Я просветлел бы и угас!
Ее приметы всем известны;
За взгляд ее, когда б я мог,
27 7

Я б отдал славы луч небесный...
Ко мне ее, в мой уголок!
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Ее припевы были новы,
Смиряли горе и вражду;
Их узник пел, забыв оковы,
Их пел бедняк, забыв нужду
Она, моря переплывая,
Всегда свободна и смела,
Далеко от родного края
Надеягду ссыльному несла.
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

«Зачем хотите мрак сомнений
Внушать доверчивым сердцам?
Служить добру обязан гений, —
Она советует певцам. —
Он как маяк, средь бурь манящий
Ветрила зорких кораблей;
Я червячок, в ночи блестящий,
Но рта ночь при мне светлей»
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Она богатства презирала
И, оживляя круг друзей,
Порой лукаво рассуждала,
Порой смеялась без затей.
Мы ей беспечно предавались,
До слез смеялись всем кружком.
Умчался смех — в глазах остались
Одни лишь слезы о былом...
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

Она восторг и страсти пламя
В сердцах вселяла молодых;
Безумцы были между нами,
Но не было меж нами злых.
Педанты к резвой были строги.
Бывало, взгляд ее один
И мысль сверкнет без важной тоги,
И мудрость взглянет без морщин...
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!

«Но мы, мы, славу изгоняя,
Богов из золота творим!»
Тебя, веселость, призывая,
Я не хочу поверить злым.

Вез твоего живого взгляда
Немеет голос... ум бежит...
И догоревшая лампада
В могильном сумраке дрожит.
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной

С квартиры выгнан, по полям
Скитаюсь я, связав пожитки.
Присел передохнуть, а сам
Смотрю, как ползают улитки.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

УЛИТКИ


Вот эта очень уж жирна
Мне крикнуть хочет: «Друг сердечный,
Проваливай скорей!» (Она —
Домовладелица, конечно!)
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

У раковины на краю
Приятно кланяться знакомым.

В ней буржуа я узнаю,
Своим гордящегося домом.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Не надо ей дрожать зимой
И на квартиру разоряться.
Горит сосед она домой
Сумеет вовремя убраться.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Для скуки слишком неумна,
Не оставляя гордой позы,
Живя за счет других, она
Слюнявит виноград и розы.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Напрасно свищет соловей, —
Зачем улитке птичье пенье?
Жирея в ракушке своей,
Она вкушает наслажденье.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
«Как, жить процентами ума,
Когда имеешь дом доходный?» —

Улитка ие сошла с ума.
Иди-ка прочь, бедняк голодный!
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Улитки — что ни говори
Сзывают съезды по Палатам,
И рта вот (держу пари!)
От правых будет депутатом.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

Не научиться ль ползать мне
И, всем друзьям своим в забаву,
Пройти в сенат по всей стране
По избирательному праву?
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!

ЧЕРВИ


Тебе, о Франция, развесистое древо,
Я пел двенадцать лет: «Плоды свои лелей
И вечно в мир кидай щедроты их посева.
Их возрастил господь в течение трех дней.

И вы, что мне вослед в восторженных глаголах
Воспели дерево и сей обильный год,
О дети счастия, — с ветвей его тяжелых
Привитый предками срывайте спелый плод!»

Они торопятся, — и кончен сбор до срока.
Но вижу я: плоды изгнившие лежат,
Надежду обманув старинного пророка,
Льют в сердце и в уста ему свой тлен и яд.

О древо родины, не с неба ли пролился
Источник гибели и беды возрастил?
Иль благородный сок нежданно истощился?
Иль ядовитый ветр побеги отравил?

Нет, черви, тихие, глухие слуги смерти,
Замыслили беду принесть исподтишка,
Осмелились они, губительные черви,
Нам осквернить плоды в зародыше цветка.

И вот один из них предстал перед глазами:
«Чтоб ныне властвовать, надменно хмуря лоб,
Нам подлость низкая протягивает знамя:
Эй, братья-граждане, готовьте трон и гроб!

Пусть рто дерево, чья так пышна вершина,
Под нашим натиском, сгнивая, упадет,
А у подножия разверзнется пучина,
Что роем мы тебе, о дремлющий народ!»

Он правду говорил: святого древа лоно
Посланники могил прожорливо грызут;
С небесной высоты легла на землю крона,
И древний ствол его прохожий топчет люд.

Ты верить нам три дня дозволил, боже правый,
Что снова греет нас луч милости твоей;
Спаси же Францию и всходы ее славы
От сих в июльский зной родившихся червей!

БОНДИ*


Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары —
К деньгам жадная орда
Все сюда,
Сюда!
Сюда!

Мы все поклонники Ваала.
Быть бедным фи! Что скажет свет?..
И вот во имя капитала
Чего-чего в продаже нет!
Все стало вдруг товаром:
Патенты, клятвы, стиль...
Веспасиан недаром
Ценить учил нас гниль!..

Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары
К деньгам жадная орда —
Все сюда,
Сюда!
Сюда!

Живет продажей индульгенций
Всегда сговорчивый прелат.
И ложью проданных сентенций
Морочит судей адвокат.
За идеал свободы
Сражаются глупцы...
А с их костей доходы
Берут себе купцы!..
Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары —
К деньгам жадная орда
Все сюда,
Сюда!
Сюда!
Дать больше благ для большей траты
Спешит промышленность для всех,

Ей ставят тысячи помех!..
И не стыдятся сами
Обогащать свой дом
Отчаянья слезами
И гения трудом!
Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары
К деньгам жадная орда
Все сюда,
Сюда!
Сюда!
Корона нынче обнищала...
Лохмотья кажет всем она.
Но миллионы, как бывало,
С народа стребует казна.
Немало есть, как видно,
Тиранов-королей,
Что нищим лгут бесстыдно
О нищете своей!
Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары
К деньгам жадная орда

Все сюда,
Сюда!
Сюда!

Поэт — и тот не чужд расчета!
Все за богатством лезут в грязь:
Закинуть удочку в болото
Спешит и выскочка и князь!
Вот — жертва банкометов
Понтёр кричит: «Мечи!»
И сколько сводят счетов
На свете палачи!
Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары —
К деньгам жадная орда —
Все сюда,
Сюда!
Сюда!

Сюда! Скорей! Рукой Фортуны
Здесь новый клад для вас открыт:
В Бонди, на дне одной лагуны,
Кусками золото лежит...
Хоть каждый там от смрада
Зажмет невольно нос,

Но жатвы ждать и надо
В том месте, где навоз!
Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары —
К деньгам жадная орда
Все сюда,
Сюда!
Сюда!

И все да, все! в болоте смрадном
Сокровищ ищут... Плачу я!
Но стыд утрачен в мире жадном, —
И скорбь осмеяна моя!
Солдаты! В битву шли вы,
Как шел Наполеон:
От рыцарей наживы
Закройте ж Пантеоп!
Всяких званий господа,
Эмиссары
И корсары —
К деньгам жадная орда
Все сюда,
Сюда!
Сюда!

ПОТОП


Я выполнил священный долг пророка,
О будущем я бога вопросил.
Чтоб покарать земных владык жестоко,
Залить весь мир потопом он решил.
Вот океан, рыча свирепо, вздулся...
«Глядите же!» — кричу князьям земли.
Они в ответ: «Ты бредишь! Ты рехнулся!»
Потонут все бедняги-короли!..
Но в чем вина монархов этих, боже?
Двух-трех из них благословят в веках,
А коль несем мы иго, — ну так что же?
Забыл народ о собственных правах.
Валы кипят и с ревом налетели
На тех, кто жил от всех забот вдали:
Они ковчег построить не успели...
Потонут все бедняги-короли!

Воззвал к волнам потомок черный Хама,
Царь Африки, что босиком весь год.
«Смиритесь же! он им кричит упрямо. —
Я божество! Удвойте мой доход!»
Ведь золото царю всех черных наций
Должны везти пиратов корабли:
Он продает им негров для плантаций...
Потонут все бедняги-короли!

«Сюда, ко мне! вопит султан жестокий. —
Рабы, рабыни, все, кто уцелел!
Воздвигну я, чтоб обуздать потоки,
Плотину из покорных ваших тел!»
В гареме, где он нежиться так любит,
Невольники у ног его легли.
Куря кальян, он головы им рубит...
Потонут все бедняги-короли!

Вот началось... Дрожат цари Европы,
Спасет союз Священпый их едва ль.
Все молятся: «Избавь нас от потопа!»
Но бог в ответ: «Тоните, мне не жаль!»
О, где ж теперь венчанные персоны?
Где троны их? Всё волны унесли.
Пойдут на переплавку их короны,
Потонут все бедняги-короли!

«Пророк, скажи, кто океан сей
«То вы, — народы... Вечно голодны,
Вы все поймете, рано или поздно,
Что короли вам вовсе не нужны.
Чтоб покарать гонителей свободы,
Господь, на них тот океан пошли!
Потом опять спокойны станут воды:
Потонут все бедняги-короли».
грозный?»

МУРАВЬИ


Муравейник весь в движенье,
Все шумит, кричит, снует.
Войско в сборе к выступленью,
Царь ведет его в поход.
Полководец горячится,
Возглашая храбрецам:
«Целый мир нам покорится!
Слава, слава муравьям!»

Войско в марше достигает
До владений гордой тли,
Где былинка вырастает
Из-за камня, вся в пыли.
Царь командует: «Смелее!
С нами бог и смерть врагам!
Молодцы, ударь дружнее!
Слава, слава муравьям!»

Есть у тли свои герои
Для свершенья славных дел:
Все помчалось в вихорь боя.
Сколько крови, мертвых тел!
Наконец хоть храбро билась
Тля беяшт по всем углам.
Участь варваров свершилась!
Слава, слава муравьям!

Двое старших адъютантов
Сочинили бюллетень,
Днем сражения гигантов
В нем был назван этот день.
Край разграбить покоренный
Остается молодцам.
Что трухи тут запасенной!
Слава, слава муравьям!

Вот под аркой из соломы
Триумфальный вьется ход,
Чернь, работавшая дома,
Натощак «ура» ревет.
Местный Пиндар в громкой оде
Всем другим грозит врагам
(Оды были очень в моде)
Слава, слава муравьям!

В пиитическом паренье
Бард гласит: «Сквозь тьму времен
Вижу мира обновленье:
Муравьи, ваш данник он!
И когда земного шара
Все края сдадутся нам,
Ты, о небо, жди удара!
Слава, слава муравьям!»

Он еще не кончил слова
Пред восторженной толпой,
Как нечаянно корова
Залила их всех мочой.
Лишь какой-то Ной остался...
«Океан на гибель нам, —
Говорит он, — разливался!»
Слава, слава муравьям!

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ИДЕИ


Идея, проснись поскорей!
Господь тебя кличет! Живее!
В мозгу у каких королей
Иль пап ты дремала, Идея?
Хор буржуа
Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

Героя, вельможи ли ты
Творение или находка?
О нет, ты — дитя нищеты,
Ты — дочь бедняка-самородка.

Хор буржуа
Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

«Опять! — закричал мещанин. —
Претензиям станем преградой!
Звать к бунту! Скажу не один:
Идей у нас больше, чем надо!»

Хор буржуа
Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

Ученый ворчит институт:
«Послушайте, как вас, девица!
Давать мы согласны приют
Лишь тем, кто от нас народится!»

Хор буря:уа
Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

Философ воскликнул: «Брехня!
Какой доморощенный гений
Идею родил без меня,
Не зная моих сочинений?»

Хор буржуа
Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

Священник тот речи повел:
Страшитесь Идеи, о чада!
Бог создал, а черт изобрел...
Идея творение ада!»

Хор буржуа

Идея стучится сюда...

Запремте-ка дверь, господа!

Идею украв, шарлатан
Заметил: «Реклама потребна.
Возьму я трубу, барабан, —
Пусть гимн раздается хвалебный!»

Хор буржуа

Идея стучится сюда...

Запремте-ка дверь, господа!

В ответ ему слышится: «Ба!
Идея стара, без сомненья.
К чему барабан и труба?
Свои предпочтем измышленья!»

Хор буржуа
Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

Бедняжку английский купец
Купил на одной распродаже,
Построил ей пышный дворец,
Приднал ее дочерью даже...

Хор буржуа

Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

Во Францию едут они,
И золота с ними немало.
Чиновникам много возни,
Захлопнули двери сначала.

Хор буржуа

Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

Хитер англичанин-делец,
И вот при дворе она все же...
А что ж настоящий отец?
Он умер на нищенском ложе.

Хор буржуа
Идея стучится сюда...
Запремте-ка дверь, господа!

ДЕВИЧЬИ МЕЧТЫ


Страстно на ветке любимой
Птичка поет наслажденье;
Солнцем полудня палима,
Лилия дремлет в томленье.
Страстно на ветке любимой
Птичка поет наслажденье.

Полузакрыты мечтами
Юной красавицы взоры.
Блещут на солнце, с цветами,
Кружев тончайших узоры.
Полузакрыты мечтами
Юной красавицы взоры.

Ясно улыбка живая
Мысль перед сном сохранила.
Спит она, будто играя

Всем, что на свете ей мило.
Ясно улыбка живая
Мысль перед сном сохранила.

Как хороша! Для искусства
Лучшей модели не надо!
Видны все проблески чувства,
Хоть не видать ее взгляда.
Как хороша! Для искусства
Лучшей модели не надо!

Сон чуть коснулся в полете
Этой модели прекрасной.
Что ж в этой сладкой дремоте
Грудь ей волнует так страстно?
Сон чуть коснулся в полете
Этой модели прекрасной.

Снится ли паж ей влюбленный,
Ночью, на лошади белой?
Обнял ее и, смущенный,
Ручку целует несмело...
Снится ли паж ей влюбленный,
Ночью, на лошади белой?

Снится ль, что новый Петрарка
С песнью приник к изголовью —

И разукрасились ярко
Бедность и слава любовью?
Снится ль, что новый Петрарка
С песнью приник к изголовью?

Снится ль ей небо родное?
Юности небо знакомо.
Так прилетают весною
Ласточки к крову родному
Снится ль ей небо родное?
Юности небо знакомо.

Вырвался вздох. Голубые
Глазки лениво раскрылись.
— Ну, расскажи нам, какие,
Милая, сны тебе снились?
Вырвался вздох. Голубые
Глазки лениво раскрылись.

Ах! Что за сон, что за чудо!
Дивные, светлые чары!
Долото, груду за грудой,
Муж мне нес, старый-престарый.
Ах! Что за сон, что за чудо!
Дивные, светлые чары!

Как? Тебе деньги росою
Были, цветок ароматный?
Всех я затмила собою.
Выше всех быть так приятно
Как? Тебе деньги росою
Были, цветок ароматный?

Если так юность мечтает,
Прочь все мечты о грядущем
Золото все омрачает
Блеском своим всемогущим.
Если так юность мечтает,
Прочь все мечты о грядущем

КОРОЛЕВСКАЯ ФАВОРИТКА



Дочь
Ах! Какие лошади! Экипаж какой!
И какая дама в нем — посмотри, мамаша, —
Уж такой красавицы в мире нет другой.
Это, я так думаю, королева наша.

Мать
Королеве, брошенной мужем-королем,
Стыд встречаться с ртою вывескою срама;
Это — ночь позорная, выплывшая днем:
Короля любовница вот кто рта дама.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь
Бриллианты звездами, маменька, горят;
Тоньше и узорчатей кружев уж нигде нет.

Нынче будни, кажется, а такой наряд, —
Что ж она для праздника на себя наденет?

Мать
Как ни нарядилась бы — встретясь с земляком,
Отвернется, вспомнивши, хоть давно забыла.
Как бежала с родины ночью босиком,
Где жила в работницах и коров доила.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь
Маменька, а это кто, вон на рысаках,
Гордая, надменная, проскакала шибко;
Как сравнялись ненависть вспыхнула
в глазах,
А у фаворитки-то будто бы улыбка...

Мать
Эта, видишь, родом-то будет покрупней;
Герб каретный дан еще прадедам за службу
К королю бы в спальную раз пробраться ей —
Уж она б коровнице показала дружбу!

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь
Видно, королю она всех дороже дам:
На коне следит за ней молодой придворный.
Посмотри-ка, маменька, он влюблен и сам:
Нe спускает глаз с нее нежный и покорный.

Мать
Но уши запутался, молодец, в долгах.
Получить бы полк ему нужно для прибытка.
Пусть дорогу заняли старшие в чинах
Вывезет объездами в гору фаворитка.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

Дочь
Подкатили лошади к пышному дворцу
Маменька, священник ей отворяет дверцу...
Вот целует руку ей... вводит по крыльцу,
Руку с умилением приложивши к сердцу

Мать
Норовит в епископы седовласый муж
Чрез овцу погибшую, худшую из стада...

А ведь как поет красно пастырь наших душ
Нищим умирающим о мученьях ада!
Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей рдгшой особы!»

Дочь
Свадьба деревенская мимо них прошла.
Пусть невеста краше всех наших деревенщин,
Вряд ли уж покажется жениху мила —
Как сравнит с божественной, с лучшею из женщин.

Мать
Нет, стыдиться стал бы оп суетной мечты,
Заповедь народную памятуя свято:
Сколько было пролито пота нищеты,
Чтоб создать подобное божество разврата.

Дочь, вздохнув, подумала: «Ах, как хорошо бы
Сделаться любовницей эдакой особы!»

ЧЕТКИ ГОРЕМЫКИ


На связку четок скорби черной
Зачем ты слезы льешь упорно?
— Ах, плакали бы тут и вы:
Я друга схоронил, увы!
— Вон в той лачуге голод. Можешь
Утешиться, коль им поможешь.
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.

Но он опять рыдает вскоре.
Что, горемыка, снова горе?
— Ах, плакали бы тут и вы:
Скончался мой отец, увы!
Ты слышишь крик в лесу? Бандиты!
Беги! Там люди ждут защиты!
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.

Опять он слезы льет потопом.
— Как видно, беды ходят скопом?
— Как не рыдать? Поймите вы:
Жену я схоронил, увы!
— Беги, туши пожар в селенье:
В благодеянии — забвенье.
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.

Он вновь рыдает. — Человече!
Все любящие жаждут встречи.
— О, горе мне! Слыхали вы?
Дочь умерла моя, увы!
— Вот — тонет девочка. Не медли!
Ты ртим мать спасешь от петли.
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.

Но вот он тихо как-то плачет.
— Еще кой-кто скончался, значит?
Я стар и слаб. Судите вы:
Могу лишь плакать я, увы!
Там, у крыльца, ты видишь пташку?
Согрей озябшую бедняжку
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.

От умиленья он заплакал,
И тут сказал ему оракул:
Зовусь я Милосердьем. Тот
Блажен, кто вслед за мной идет:
Так всем, от мала до велика,
Вещай закон мой, горемыка,
Чтоб людям растерять скорей
Все четки черные скорбей!

ИДЕЯ*


От зол земных душой скудея,
Искал я выхода в мечтах,
И вот гляжу: летит Идея,
Всем буржуа внушая страх.
О, как была она прекрасна,
Хотя слаба и молода!
Но с божьей помощью, — мне ясно, —
Она окрепнет, господа!

Я крикнул ей: — Куда, бедняжка?
Шпионы притаились тут,
И от судей придется тяжко,
Полиция, жандармы ждут!
Она в ответ: Тебя тревожит
Попытка их меня сгубить?
Она народу лишь поможет
Меня понять и полюбить.

— Но ведь твой путь загородили.
Я стар... Боюсь я за тебя!
Солдаты ружья зарядили,
И мчится конница, трубя.
— Штыки преградой мне не будут,
Проникну я во вражий стан.
Сердца людей мой голос будит,
Гремя сильней, чем барабан.

— Беги, дитя! Беги скорее!
Тебя сотрут с лица земли!
Взгляни: готова батарея,
Уже дымятся фитили!
Быть может, нашей завтра станет
Та пушка, что тебя страшит.
Кем адвокат сегодпя нанят,
Тому служить он и спешит!

Тебя невзлюбят депутаты!
Они ведь с теми, кто сильней.
— В тюрьме сырые казематы!
Но крылья вырастают в ней.
Тебя от церкви отлучили!
Ее проклятий не боюсь.
Тебя изгнать цари решили!
Я во дворцы их проберусь.

И вот резня.... Властей насилья...
И кровь и смерть... И смерть и кровь...
Напрасны мужества усилья —
Восставшие разбиты вновь.
Но, в пораженье став сильнее,
И мертвых лавром увенчав,
Вновь к небесам летит Идея,
У побежденных знамя взяв.

ФЕЯ РИФМ*


( Поэтам-рабочим )
Вот фея рифм, властительница песен.
В земной туман для счастья послана,
Она поет, и взгляд ее чудесен.
Отдайся ей — иль улетит она.
В размахе крыл простор есть лебединый,
Она несет вступившим с ней в союз
Завидный дар для наших бедных муз:
Алмазы, бриллианты и рубины.
В ее словах для нас любовь и май,
Останься с нами, ной, не улетай!

Пускай мудрец порой кричит: «Куда ты?
Мечтателю безумному. — Постой!»
Уж он бежит, горячкой рифм объятый,
От школьных парт за феей молодой.
Ведь с этих пор и горе и лишенья

Он для нее готов претерпевать,
Чтоб в смертный час к безумцу на кровать
Она присела с песней утешенья.
В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!

Как богачи ей жадно смотрят в очи!
Но, их минуя, предпочтет она
Скупой огонь в простой семье рабочей,
Где песнь ее, как хлеб и соль, нужна.
Пусть прост обед и темный угол тесен, —
Чтоб здесь жилось бедняге веселей,
Она его из пригоршни своей
Поит вином и дерзким хмелем песен.
В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!

Где дышит пар, в пыли свинцовой гранок,
Она поет, чтоб каждый видеть мог
В цветах кирку, лопату и рубанок,
Стихи без рифм и славу без сапог.
А с нею в такт поет рабочий молот,
И весь народ уж подхватил припев,
Меж тем как трон внимает, присмирев,
Как там, внизу, отплясывает голод.

В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!

Покрой же, фея, нищету крылами,
Зажги единой радостью сердца;
Вином надежд, а не пустыми снами
Гони заботу с пыльного лица.
И сделай так, чтоб в хижине убогой
Произнесли при имени моем:
«Ведь это он привел ее в наш дом —
Певец вина и юности нестрогой».
В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!

ВОЛШЕБНАЯ ЛЮТНЯ


Во дни чудесных дел и слухов
Доисторических времен
Простой бедняк от добрых духов
Был чудной лютней одарен.
Ее пленительные звуки
Дарили радость и покой
И вмиг снимали как рукой
Любви и ненависти муки.

Разнесся слух об ртом чуде —
И к бедняку под мирный кров
Большие, маленькие люди
Бегут толпой со всех концов.
«Идем ко мне!» — кричит богатый;
«Идем ко мне!» — зовет бедняк.
«Внеси спокойствие в палаты!»
«Внеси забвенье на чердак!»

Внимая просьбам дедов, внуков,
Добряк на каждый зов идет.
Он знатным милостыню звуков
На лютне щедро раздает.
Где он появится в народе —
Веселье разольется там, —
Веселье бодрость даст рабам,
А бодрость — мысли о свободе.

Красавицу покинул милый —
Зовет красавица его;
Зовет его подагрик хилый
К одру страданья своего.
И возвращают вновь напевы
Веселой лютни бедняка —
Надежду счастия для девы,
Надежду жить для старика.

Идет он, братьев утешая;
Напевы дивные звучат...
И, встречу с ним благословляя,
«Как счастлив он! — все говорят.
За ним гремят благословенья.
Он вечно слышит стройный хор
Счастливых братьев и сестер, —
Нет в мире выше наслажденья!»

А он?.. Среди ночей бессонных,
Сильней и глубже с каждым днем,
Все муки братьев, им спасенных,
Он в сердце чувствует своем.
Напрасно призраки он гонит:
Он видит слезы, видит кровь...
И слышит он, как в сердце стонет
Неоскудевшая любовь.

За лютню с трепетной заботой
Берется он... молчит она...
Порвались струны... смертной нотой
Звучит последняя струна.
Свершил он подвиг свой тяжелый,
И над могилой, где он спит,
Сияет надпись: «Здесь зарыт
Из смертных самый развеселый».

МОЯ ТРОСТЬ


Вот солнышко в поле зовет нас с тобою;
В венке из цветов удаляется день...
Идем же, товарищ мой, — бывший лозою, —
Пока не сгустилась вечерняя тень.
Давал ты напиток волшебный... Который?
Веселье в твоем ли я черпал вине?
С вина спотыкаться случалося мне, —
Так пусть я;е лоза мне и служит опорой!
Идем — васильки на полях подбирать
И песен последних искать!

Идем: помечтаем с тобой на досуге.
Тебе я все тайны поверю свои,
Спою тебе песенку в память о друге,
О славе героев, о нежной любви...
И — грянет ли буря, со свистом и воем
Промчится ли ветер, ударит ли град

Под старою шляпой ну так и Жужжат
Идеи привычным бесчисленным роем!
Идем — васильки на полях подбирать
И песен последних искать!

Ты, трость моя, знаешь, как часто в мечтаньях
Я мир перестраивал, ближних спасал...
Мой ум не стеснялся в благих начертаньях;
Какие стихи я создать обещал!
А раньше трудился я ради алтына,
Затерянный в массе безродных детей;
Но Муза, отметив печатью своей
Меня еще в детстве, — нашла во мне сына.
Идем — васильки на полях подбирать
И песен последних искать!

Как нянька, с любовью она мне твердила:
«Рассматривай, слушай, читай». Иль со мной
Шла в поле и за руку нежно водила:
«Рви, милый, цветы; их так много весной!»
С тех пор, в стороне от соблазнов наживы,
Со мной она любит сидеть у огня,
Баюкая даже под старость меня,
Иные, вечерние выбрав мотивы.
Идем васильки на полях подбирать
И песен последних искать!

«Эй ты! Управляй колесом государства!»
Кричат мне безумцы. Родная страна!
Подумай: под силу ль мне власти мытарства,
Когда самому мне опора нужна?!
А ты, моя трость, что мне скажешь на это?
Ну что, если б в ноше обычной твоей
Прибавилась к тяжести лично моей —
Вся тяжесть политики целого света?!
Идем васильки на полях подбирать
И песен последних искать!

Храню я до старости верность былому
Оно умирает, — умру с ним и я,
Тебя яс завещаю я веку иному
Другим будь опорой, опора моя!
От ложных шагов избавлял ты, друг милый,
Меня, осторожно в потемках водя;
Так вот — для трибуна, главы иль вождя
Тебя я оставлю у края могилы.
Идем васильки на полях подбирать
И песен последних искать!

БАРАБАНЫ


Барабаны, полно! Прочь отсюда! Мимо
Моего приюта мирной тишины.
Красноречье палок мне непостижимо;
В палочных порядках бедствие страны.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

Чуть вдали заслышит дробные раскаты,
Муза моя крылья расправляет вдруг...
Тщетно. Я зову к ней, говорю: «Куда ты?»
Песни заглушает глупых палок стук.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

Только вот надежду подает природа
На благополучный в поле урожай,
Вдруг команда: «Палки!» И прощай свобода!
Палки застучали мирный труд прощай.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

Видя для народа близость лучшей доли,
Прославлял я в песнях братство и любовь;
Барабан ударил и на бранном поле
Всех враждебных партий побраталась кровь.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

Барабан владеет Франциею милой:
При Наполеоне он был так силен,
Что немолчной дробью гений оглушило,
Заглушен был разум и народный стон.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

Приглядевшись к нравам вверенного стада,
Властелин могучий, нации кумир,
Твердо знает, сколько шкур ослиных надо,
Чтобы поголовно оглупел весь мир.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

Всех начал начало палка барабана;
Каждого событья вестник — барабан;
С барабанным боем пляшет обезьяна,
С барабанным боем скачет шарлатан.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас ртот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

Барабаны в доме, барабаны в храме,
И последним гимном суеты людской —
Впереди подушек мягких с орденами,
Мертвым льстит в гробах их барабанный бой.
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанпый, грохот барабанный!

Барабанных песен не забудешь скоро;
С барабаном крепок нации союз.
Хоть республиканец но тамбурмажора,
Смотришь, в президенты выберет француз,
Пугало людское, ровный, деревянный
Грохот барабанный, грохот барабанный!
Оглушит совсем нас этот беспрестанный
Грохот барабанный, грохот барабанный!

СМЕРТЬ И ПОЛИЦИЯ*


Я из префектуры к вам направлен.
Наш префект тревожится о вас.
Говорят, вы при смерти... Доставлен
Нам вчера был экстренный приказ
Возвратить здоровье вам тотчас.
Прекратите всякое леченье:
От него лишь докторам жиреть.
Ваша смерть теперь под запрещеньем,
Не посмейте, сударь, умереть!

Хоронить вас было б нам неспоро!
Гроб окружат тысячной толпой
Плакальщики низкого разбора,
Падкие на всяческий разбой.
Или вы хотите, сударь мой,
Чтоб Империя о гроб споткнулась,
Чтоб в могилу с вами ей слететь?

Вам смешно, вы даже улыбнулись!
Не посмейте, сударь, умереть!

Запретили вам сопротивленье
Император и его совет:
«Хоть он пел народу в утешенье,
Все же он нестоящий порт,
В нем совсем к нам преданности нет».
В списке нет такого гражданина!
Велено за вами глаз иметь,
Вы со всяким сбродом заедино, —
Не посмейте, сударь, умереть!

Дайте срок. Законность! сытость всюду
Милостию трона процветут.
Долота нам всем отсыплют груду,
А свободе руки отсекут.
И тогда уж болтовне капут.
О печати сгинет даже память!
Баста разномыслие иметь!
Вновь народ помирится с попами!
Не посмейте, сударь, умереть!

Что ни год, то будет умаляться,
Доложу вам, ваша слава! Да-с!
И венок ваш будет осыпаться...

Вот тогда-то, сударь, в добрый час
Помирайте, не тревожа нас.
Без шумихи отвезем вас сразу
На кладбище втихомолку тлеть.
А пока извольте внять приказу
Не посмейте, сударь, умереть!

ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ


О Франция, мой час настал, я умираю,
Возлюбленная мать, прощай: покину свет, —
Но имя я твое последним повторяю.
Любил ли кто тебя сильней меня? О нет!
Я пел тебя, еще читать ненаученный,
И в час, как смерть удар готова нанести,
Еще поет тебя мой голос утомленный.
Почти любовь мою одной слезой. Прости!

Когда цари пришли и гордой колесницей
Тебя растоптанной оставили в пыли,
Я кровь твою унять умел их багряницей
И слезы у меня целебные текли.
Бог посетил тебя грозою благотворной, —
Благословениям грядущего внимай:
Осеменила мир ты мыслью плодотворной,
И равенство пожнет плоды ее. Прощай!

Я вижу, что лежу полуживой в гробнице.
О, защити же всех, кто много был любим!
Вот, Франция, — твой долг смиренный голубице,
Не прикасавшейся к златым полям твоим.
Но чтоб ты слышала, как я к тебе взываю,
В тот час, как бог меня в иной приемлет край, —
Свой камень гробовой с усильем подымаю...
Рука изнемогла, — ои падает... Прощай!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Великий французский народный порт Пьер-Жан Беранже родился в Париже 19 августа 1780 года. Девяти лет с крыши дома он видел восстание парижан и штурм Бастилии. Хорошо запомнились порту ртот солнечный день 14 июля 1789 года, шумливый, разворошенный, ликующий Париж, переполненные улицы, братание королевских войск с народом.

Годы буржуазной революции XVIII века оставили глубокий след в творчестве Беранже. Он навсегда усвоил принципы буржуазно-демократической революционности: вражду к абсолютизму, феодальному дворянству и католической церкви, любовь к провозглашенным революцией лозунгам свободы, равенства и братства.

Республиканско-демократические влияния революции определили высокий накал патриотического чувства Беранже. Франция была для него уже не феодальным поместьем французских королей, а родиной французской нации, отчизной его демократических предков. Титаническая борьба революционной Франции против всех ее внешних и внутренних врагов помогла порту понять и значение той огромной социальной силы, на которую многие его современники еще не обращали никакого внимания, — значение народа.

Решив в восемнадцать лет стать портом, Беранже на первых порах усердно работал в «высоких жанрах» поэзии классицизма. Разделяя распространенное тогда мнение, что лишь эти жанры являются вместилищем поэзии, он создавал оды, дифирамбы, пасторали, исторические поэмы, элегии, но все больше убеждался, что этот путь не отвечает его индивидуальным художественным стремлениям. Сторонник правды в искусстве, последователь принципов верности природе, точности изображения жизни, он стремился к изображению живой современной действительности в любых, даже самых будничных ее проявлениях, и мог писать, по его словам, лишь о тех «вещах, которые сами собой приходили» ему на ум. Но он совершенно чуждался исторических тем, столь распространенных в классицизме и нередко связанных с уходом в античную древность и грекоримскую мифологию. Молодой поэт-демократ чувствовал неприязнь и к аристократическому духу уже умиравшего в начале XIX века классицизма с его обветшалыми правилами и условностями, к жеманному стилю его поэзии, к ее манерным перифразам и мертвенной описательности, а более всего к ее искусственному, салонно отцеженному, бесцветному языку Стремясь отвечать на острейшие вопросы современности в понятной и близкой простому народу форме, Беранже пришел к пренебрегаемому классицистами «низкому жанру» песни, исстари любезной народному сердцу

Своими литературными предками Беранже считал песенников XVII и XVIII столетий, и особенно портов революции XVIII века. В 1830 году, будучи уже знаменитым портом, он писал автору «Марсельезы» Руже де Лилю: «Поверьте, с меня достаточно, когда обо мне говорят, что я пошел по вашим следам».

Сложенные при Империи песни порта составили первый его сборник, изданный в конце 1815 года. В условиях деспотического режима и придирчивой цензуры Первой империи, не терпевшей сатиры а Беранже считал ее существеннейшей принадлежностью песни) порт еще не мог всесторонне развернуть свой талант. Он создавал в рту пору главным образом анакреонтическую песню, эпикурейски жизнерадостную и беззаботную, славившую стремление к земному счастью. Правда, у него уже проскальзывали мотивы бытовой или обличающей общечеловеческие пороки сатиры. Но политическая сатира проявилась лишь в песне «Король Ивето», иносказательной насмешке над бесконечными войнами, придворной пышностью и ростом налогов Империи.

Падение Империи, победа войск европейской коалиции, приход Реставрации с ее белым террором, с ее ожесточенными репрессиями против былых участников революции дали сильный толчок развитию творчества Беранже. Опираясь на крепнущее народное недовольство Реставрацией, песня его все более освобождается от гривуазной анакреонтики и приобретает ярко выраженную форму политической сатиры.

Уже обогащенный многими ценными сторонами художественного метода великих классицистов XVII века (господством сознательного начала в творческом процессе, самоконтролем, тщательною работой над стихом для точнейшего выражения мысли, заботой о хорошо продуманной композиции, любовью к созданию характеров и т. п.) Беранже стал представителем реализма в поэзии. «Дорога к идеалу естественность, — писал он. — По этому именно пути должно идти искусство, то есть разум, руководимый вкусом. Хороший вкус это искусство отбора. Прекрасное в искусстве достигается, возможно, отбором среди того, что истинно». Положением о «разуме, руководимом вкусом» и стремлением к «отбору среди того, что истинно», то есть к отбору главнейшего и наиболее характерного из всех многочисленных элементов жизненной правды, Беранже тоже бьи обязан своим великим учителям, классицистам XVII столетия.

Но, как ни велика была роль традиций лучшей поры классицизма для формирования реализма Беранже, порт относился к ним критически: ему было ясно, например, что Корнель и Расин «писали, почти всегда имея в виду аристократию и двор». Новаторство Беранже заключалось в том, что он осознанно поставил свое искусство на службу презираемому тогдашними писателями простому народу «Народ это моя муза! говорил он. — Если еще есть в мире поэзия, то (...) ее надо искать в народе».

Для Беранже был эстетически полноценен материал народной жизни, народного быта, народных воззрений и вкусов, народных политических стремлений. Рассматривая действительность сквозь призму народных оценок и народного участия в общественной борьбе и сам, наконец, активно участвуя в последней, Берашке получал возмояшость обрисовывать с народных позиций и многочисленные создаваемые им типичные образы своих современников.

Именно с позиций простолюдина, «воспламененного революцией» XVIII века и попавшего затем под невыносимый, враждебный интересам родины и демократии гнет Реставрации, и вел Беранже свою непримиримую борьбу с легитимной монархией. Его песни неумолимо разоблачали возвратившихся Бурбонов, опирающихся на штыки интервенции и на дворянскоклерикальную реакцию. С патриотическим негодованием говоря об интервентах («Разбитая скрипка» и о Священном союзе как цитадели европейского абсолютизма и крепостничества, Бераня:е основную силу своего протеста сосредоточил в песнях против дворянско-клерикальной реакции.

В своих песнях-памфлетах порт-демократ создал целый ряд ярких сатирических антидворянских типов, воспользовавшись формой монологической или хоровой песни, персонажи которой, самодовольно излагая свои реакционные воззрения и намерения, тем самым разоблачают самих себя.

В песне «Маркиз де Караба» Беранже с великолепной силой насмешки вылепил тип старого эмигранта-маркиза, возвратившегося на родину Маркиз смешон тем, что он, подобно Бурбонам, ничего не понял, ничему не научился и наивно полагает, что в его поместьях еще живы прежние феодальные порядки и что он по-старому скрутит в бараний рог своих крепостных муяшчков. Не менее реалистически сочен тип аристократической героини песни «Маркиза», высокомерно повествующей о своих альковных делах и столь ясе презирающей «чернь». В отличие от этих песен-монологов, «Белая кокарда» построена в виде хоровой песни, типизирующей воззрения всей массы дворянских реакционеров, бывших эмигрантов, которые возносят благодарные хвалы небу за то, что могли с помощью интервентов возвратиться на родину: унижение Франции их радость, победа ее врагов их счастье.

Нетрудно понять громадное агитационное, пропагандистское значение, которое имели повсеместно во Франции эти мгновенно приобретшие популярность сатирические песни, в каждой строфе которых кипела народная ненависть к возвратившимся феодальным насильникам.

Столь же энергично, смело и открыто, прибегая к той я:е форме монологической или хоровой песни, Bepaime высмеивал и разоблачал католическое духовенство, особенно ненавидимых народом иезуитов, как тупых и нетерпимых гасителей просвещения, как злобных врагов родины и демократии. Пародируя их запугивающие или елейные проповеди, он в то же время показывал аморальный облик этих слуг Христовых, тайных сластолюбцев и развратников, их стремление к тиранической власти («Святые отцы», «Капуцины», «Смерть Сатаны» Не раз подвергал осмеянию порт и различные католические догмы учение о троице, ангелах, нетленных мощах «Ангел-хранитель» Особенно много насмешек вызывал у него обет безбрачия католического духовенства, в связи с чем он высмеял и самого римского папу «Папа-мусульманин»

Традиция боевых сатирических песен памфлетов революции XVIII века ясно звучала во всех этих песнях, как и в тех, задачей которых было расшатывать и подрывать монархический принцип. Порт неустанно боролся с пропагандируемым философами Реставрации представлением о божественном происхождении королевской власти. В песне «Людовик XI», изображая трусливого и жестокого короля, прячущегося за стенами своего замка и недовольного веселой пляской крестьян, Беранже развил тему полной отчужденности королевской власти от народа и вековечного страха простых людей перед нею. А в песне «Дамоклов меч» он иносказательно высмеял самого короля Людовика XVIII, кропавшего бездарные стишки.

Беранже мужественно сраягался со всем строем Реставрации. Блистательны и неисчислимы его песни-сатиры, создающие в своей совокупности реалистический образ жестокой и трусливой эмигрантской монархии, галерею ее сатирических социальных типов, всю ее атмосферу сыска, доносов и расправы. Эти песни иронически славословили свирепых агентов белого террора («Плач о смерти Трестальона», разоблачали депутатов,

Изменяющих Народным интересам («Пузан»), высмеивали реакционные законы («Охрипший певец»), учили распознавать провокаторов «Господин Искариотов»), издевались над полицейскими и цензурными преследованиями («Злонамеренные песни», «Стой! или Способ толкований»), срывали маски с политических ренегатов, с трусов и подхалимов и т. д.

В борьбе с Реставрацией порт не раз обращался к имени Наполеона. Не переставая упрекать гениального полководца за то, что он унизил себя, став монархом, Беранже, однако, впадал в крайне ошибочную идеализацию Наполеона, изображая его как некий символ предшествующего национального величия Франции и как любимца народа. Все это отчасти объяснялось желанием порта контрастнее подчеркнуть униженность Франции при Реставрации и ничтожество ее государственных деятелей. Последнюю тему Беранже ярко разработал в песне «Будущность Франции» в форме реалистического гротеска, агитационно изобразив грядущее вырождение своей родины под властью Бурбонов, ее предстоящее превращение в страну пигмеев.

Спасти Францию и ее будущее, по убеждению порта, способен был только народ.

Борьбою народных масс против Реставрации пыталась руководить партия либералов. Беранже ясно видел, как ненадежны и неустойчивы в качестве вождей народа рти представители буржуазной оппозиции, вечно готовые из своекорыстных целей предать народные интересы. И он говорил, что мог бы сложить немало превосходных песен против либералов, за которые правительство Реставрации простило бы ему всю борьбу против нее. Он не сложил таких песен из опасения поколебать единство оппозиционного фронта. Но народный порт не создал ни тогда, ни впоследствии ни одного положительного в том или ином отношении образа буржуа.

Только в простом народе находил Беранже настоящую бескорыстную преданность интересам родины, бескомпромиссную готовность добиваться свержения Реставрации. Только в трудовом люде видел он возможного осуществителя своей заветной мечты о прекращении войн на земле. Так, еще в 1818 году, в песне «Священный союз народов», он воспел будущее братское объединение простых тружеников всего мира, которым надоело быть пушечным мясом для «неблагодарных королей и ненасытных завоевателей». «Я первый во Франции стал проповедовать союз народов», — с гордостью говорил Беранже. Заслуга его борьбы за мир была оценена. Маркс писал французам в 1848 году «Вы заложили фундамент союза народов, пророчески воспетого вашим бессмертным Беранже»1.

Рост общественной борьбы против легитимной монархии был не только источником вдохновения Беранже, но отразился у него и в эволюции образов простых людей. Реализм этих образов становится углубленней: персонажи Беранже все более проникаются теперь социально-политическими интересами, что можно видеть даже в новых песнях о любимице порта, ветреной Лизетте. Уточняется и общественно-классовое лицо этих персонажей: это уже не представители бедноты «вообще», в том числе мелкобуржуазной (как в песне «Беднота», но представители трудового народа. Особенно часто героями песен Беранже являются солдаты. В песнях «Маркитантка», «Старый сержант», «Старый капрал» Беранже создал замечательнейшие типы старых служак, горячо преданных родине, с умилением вспоминающих героическое время революции, несшей освобождение народам Европы; эти ветераны ненавидят белое знамя Бурбонов, враждуют с дворянским офицерством Реставрации и ждут не дождутся, чтобы парод снова запел боевые песни революции. Беранже с восхищением обрисовывает полный достоинства облик этих честных, стойких, волевых, мужественных людей, становящихся народными агитаторами, внушающими молодым солдатам вражду к Реставрации («Старый капрал») Так, Беранже показывает, что иародную массу готовят и ведут к боям против Реставрации не буржуазные либералы, а передовые представители этой же народной массы.

Дважды преследуемый судами Реставрации, Беранже дважды в 1821 и 1828 годах подвергался тюремному заключению. Однако глубокая уверенность в правоте своего дела и осознание широкой общественной поддержки вдохновляли поэта. Из тюрьмы Беранже громнл Реставрацию в особенно злых песнях-памфлетах. В день сорокалетия падения Бастилии в песне «Четырнадцатое июля» он воспел великую прошлую победу народа.

Творчество Беранже отвечало самым заветным стремлениям народных масс 1820-х годов, и не удивительно, что в рту именно пору он представлял собою, по выражению Белинского, «великого и истинного порта современной Франции, (...) выражение своего народа, и потому его исключительного любимца»2. «Едва ли кто имел такое сильное влияние на исход тогдашних событий, как он» 3, — подтверждает Чернышевский, имея в виду роль песен Бераия:е в падении Реставрации, свергнутой июльской революцией 1830 года.

Годы Реставрации были временем наивысшего расцвета поэтической деятельности Беранже. Порту были совершенно ясны тогда цели и задачи его политической песни: речь шла о защите завоеваний революции XVIII века от Реставрации, навязанной интервентами и уповавшей возвратить Францию к отношениям «старого режима». Свержение легитимной монархии отвечало основным задачам той буржуазно-демократической революционности, которой порт был верен всю жизнь.

По-иному развивалось его творчество в годы Июльской монархии, когда остро вскрылись социальные противоречия установившегося во Франции буржуазного общества антагонизм капитала и труда, богатства и нищеты. Народ, победитель в июльской революции, все более убеждался, что она обманула его ожидания, и все активней втягивался в республиканские восстания 30-х годов против Июльской монархии.

Хотя Беранже быстро отмежевался от монархии Луи-Филиппа («Отказ», «Моим друзьям, которые стали министрами» хотя он по-прежнему высмеивал монархический принцип и верил в республиканское будущее Франции («Совет бельгийцам») хотя он и объявил, что вновь возводит на трон свою прежнюю сатирическую, борющуюся за благо родины и народа песню «Реставрация песни» но он все-таки в 1830-х годах не поддерживал революционную борьбу народных масс, возглавляющуюся республиканцами, так как считал, что Франция еще не созрела для установления республиканского строя.

Ряд новых песен Бераня{е («Сон бедняка», «Рыжая Жанна», «Старик бродяга») свидетельствовал, что порт гораздо острее видит теперь угнетенность народа, нищету масс, их безработицу их задавленность налогами. В чем же думал он найти выход из положения?

В сборнике песен 1833 года Беранже напечатал знаменитую песню «Безумцы», горячо славя в ней учителей утопического социализма, над которыми тупо глумится обывательская чернь.

В некоторых других песнях, написанных в 1830-х годах, порт пропагандировал идеи утопического социализма, выступая против войн, ратуя за альтруизм и любовь в человеческих отношениях, за мирное разрешение социальной проблемы, за то, чтобы высшие классы протянули руку помощи простому народу а бедняки перестали питать вражду и ненависть к богачам, чтобы искусство смягчало классовую борьбу, умиротворяло и облагораживало нравы («Вильгему») Беранже с радостью приветствовал появление в 1830-1840-х годах первых портов-рабочих, всячески опекал и поддерживал их, но, считая, что на них лежит миссия просвещать их класс, старался удерживать их от революционной темы, от разжигания классовой вражды («Фея рифм»)

«Социалистические» песни Беранже и вся рта сторона его деятельности объяснялись верностью порта позициям буржуазнодемократической революционности, в частности его «третьесословными» иллюзиями, верой в то, что буржуазия и пролетариат, вчерашние союзники в борьбе против феодализма и старого режима, не могут, не должны быть врагами, что они лишь временно разъединились в силу какого-то рокового недоразумения.

Действительность Июльской монархии не переставала, однако, разрушать рти утопические представления порта. Он убеждался, что ни правительству Июльской монархии, ни высшим классам нет никакого дела до страданий рыжей Жанны и старого бродяги.

Чем больше вглядывался Беранже в облик новых хозяев яшзни, в облик буржуазии, тем более нарастало в нем негодование. Всею своею практикой буржуазия опровергала его мечты об альтруизме, любви, гуманности, мечты о человеческом счастье. Буржуазия, как видел порт, принесла в мир растлевающую власть денег, отношения купли-продажи, равнодушие ко всем духовным ценностям; она развивает в человеке жадность, погоню за наживой («Улитки», «Девичьи мечты», «Королевская фаворитка» Противопоставляя свои частные интересы общественному благу, счастью родины, она напоминала порту кучу отвратительных червей, подтачивающих корни прекрасного дерева, именуемого Францией («Черви»), В исключительной по силе негодования песне-памфлете «Бонди» Беранже создал гневно-сатирический образ Июльской монархии, как скопища неистово-жадных рвачей, одержимых погоней за наживой, не брезгующих добывать золото из зловонной грязи «полей орошения». Люди словно сошли с ума, потеряли всякую совесть, нет больше никаких ценностей, все продажно, все покупается.

Если уже «социалистические» песни Беранже говорили о его неудовлетворенности буржуазным строем, то эти антибуржуазные песни, написанные в 1840-х годах, свидетельствуют о глубоко обострившемся разочаровании порта и тем самым о новом шаге в развитии и углублении его реализма.

Антибуржуазная тема творчества Беранже имела то большое принципиальное значение, что приводила порта к мысли о необходимости бороться против нового зла. Знаменательна в ртом отношении песня «Идея», в которой Беранже теперь воспевает неумирающее революционное начало жизни. Вслед за тем он создал в 1847 году знаменитый «Потоп», предсказывая грядущую революцию, которая повсеместно сметет монархический строй ради освобождения, счастья и мирной жизни народных масс, ради того их священного союза, к которому порт призывал еще в 1818 году.

Революцию 1848 года и провозглашенную республику старый порт встретил, однако, недоверчиво и настороженно. Он был торжественно избран в Учредительное собрание, но немедленно стал добиваться отставки. Он видел, что буржуазное Собрание кипит ненавистью к пролетариату и провоцирует его на восстание, накапливая силы для жесточайшей расправы с ним. Порт не мог остаться в лагере врагов народа, «...упорное отвращение Беранже от звания представителя, его вольтеровские письма об ртом, его мольбы пощадить его седины унизили Собрание всею славою любимого народного порта»4, — писал Герцен.

На революцию Беранже откликнулся немногими песнями «Моя трость», «Барабаны», оплакав гибель своих иллюзий о братстве, утонувших в крови июньского рабочего восстания 1848 года. Последние годы порт ушел в интимную лирику и вообще писал мало. Лишь в одной из последних своих политических сатир «Смерть и полиция» ои с молодой силой высмеял империю Наполеона III.

Значение Берашке в истории французской песни огромпо. Взявшись за жапр, находившийся до него в забвении, и работая над ним с тем тщанием, которое дотоле считалось уместным лишь в отношении «высоких жанров», Беранже уравнял жанр песни в портических правах с прочими жанрами порзни. Долгим изучением жанровых особенностей и законов песни, умением связать рти законы с пропагандистскими целями, величайшей требовательностью к себе, редкой способностью к терпеливому вынашиванию своих произведений, заботой о реалистической лепке образа, о тщательном построении каждой строфы и рефрена, вниманием к богатой рифме, а в особенности к ясному, точному, меткому языку, Беранже не только достиг великого мастерства, которым восхищались Бальзак, Стендаль, Мериме, Жорж Занд, Гёте, но и создал тот канон французской песни, которому остались верны его талантливейшие ученики — Эжезипп Моро, Пьер Дюпон, Жан-Батист Клеман, Эжен Потье и многие другие. Эти французские шансонье XIX века по-прежнему ставили песню на службу передовым общественным стремлениям. Но в отличие от Беранже, оставшегося народным портом эпохи буржуазно-демократических революций, его ученики, народные порты Парижской коммуны, Эжен Потье, Жан-Батист Клеман и другие, могуче двинули вперед французскую песню, связав ее с задачами революционного освобоя:дения трудовых масс всего мира от капиталистического гнета.


1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 4, стр. 537
2 В. Г Белинский, Поли. собр. соч., т. II, изд. АН СССР, М. 1953, стр. 142.
3 Н. Г Чернышевский, Поли. собр. соч., т. V, Гослитиздат, М. 1950, стр. 276.
4 А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, т. V, изд. АН СССР, М. 1955, стр. 137

ПРИМЕЧАНИЯ



*Король Ивето. В основе песни легенда о добродушном короле, якобы правившем в средние века в одном из местечек Нормандии.

*Может быть, последняя моя песня. Песня написана в январе 1814 года, когда войска антинаполеоновской коалиции приближались к Парижу

*Пир на весь мир. Пташечки Киприды — голубки.

*Простолюдин. Приставка «де» (de) перед фамилией принадлежность дворянства во Франции. Отец порта питал необоснованные иллюзии о своем дворянском происхоягдении и писал свою фамилию с «де»; так же поступал и порт, не разделявший, впрочем, отцовских иллюзий. Леопард британский — намек на участие англичан в средневековых войнах французских феодалов. Лига — объединение французских католиков, явившееся организатором массовой резни гугенотов в Варфоломеевскую ночь (1572)

*Сестры милосердия. Отклик Беранже на отказ католического духовенства в 1815 году предать христианскому погребению артистку Рокур из-за ее «предосудительной» профессии.

*Маркиз де Караба. Пипин Короткий (ум. 768) — первый король франков из династии Каролингов. Есть у маркизы табурет. — Речь идет о привилегии знатнейших придворных дам сидеть в присутствии короля.

*Белая кокарда. Песня бичует дворян-эмиграптов, установивших в начале Реставрации обычаи ежегодными банкетами отмечать победу войск антинаполеоновской коалиции. Белая кокарда — эмблема дворян-роялистов. Из наших Генрихов славнейший — Генрих IV, переменивший религиозные убеждения, чтобы стать королем в Париже.

*Старушка. Курочкин не перевел предпоследнюю строфу песни; печатаем эту строфу, как она восполнена Всеволодом Рождественским в изд. «Полного собрания песен» Беранже, Л. 1929.

*Маркитантка. В песне ряд упоминаний о наполеоновских войнах. ...с самых Альпов — итальянский поход (1796-1797). Египетский поход — экспедиция 1798-1799 годов. ...в Вене я гостила... — намек на войны 1797, 1800, 1805 и 1809 годов. В Риме. — Французы заняли Рим в 1809 году. В Мадриде. — Испанский поход Наполеона начался в 1807 году Мадрид был занят в 1808 году. Славная Жанна — Жанна д’Арк.

*Бог простых людей. Баловень судьбы — Наполеон.

*Наваррский принц, или Матюрен Брюно. Француз Матюрен Брюно, сын сапожника, выдавал себя за дофина за сына казненного короля Людовика XVI; при Реставрации Брюно был посажен в тюрьму, где и умер в 1825 году. Песня написана в 1817 году. Английский полководец — Веллингтон, победитель Наполеона при Ватерлоо. Ним — намек на зверства белого террора в ртом городе в 1815 году. Король... стучался. — Имеется в виду Генрих IV, сначала вождь гугенотов, перешедший позже в лагерь их врагов, католиков. Позорный конкордат — соглашение Людовика XVIII с римским папой по вопросу о католической церкви, менее выгодное для Франции, чем конкордат Наполеона I.

*Пузан, или Отчет депутата. Д’Аржансон — представитель левой оппозиции в палате депутатов. Виллель — реакционный министр Реставрации. Швейцарцы — телохранители короля.

*Священный союз народов. Песня написана по случаю ухода войск союзников с части французской территории в 1818 году

*Святые отцы. Песня направлена против иезуитов, стремившихся при Реставрации захватить в свои руки дело народного образования. Лойола Игнатий (1491-1556) — испанский аристократ, основатель ордена иезуитов; католической церковью причислен к «лику святых». Климент — римский папа Климент XIV, запретивший орден иезуитов и отравленный ими в 1774 году. Пий Седьмой — римский папа с 1800 по 1823 г.) Генрих — король Генрих IV. Фердинанд — испанский король Фердинанд VII. Временщик. — Имеется в виду Деказ, министр Реставрации; он не препятствовал деятельности иезуитов, но не любил их и вскоре был смещен. Хартия — конституция, которую Людовик XVIII вынужден был, по требованию монархов антинаполеоновской коалиции, «даровать» французам. Наместник Петра — римский папа.

*Стой! или Способ толкований. Ватимениль, Маршанжи, Гюа, Жакино, Беллар — французские судьи и прокуроры, ярые охранители устоев Реставрации. А, так вы насчет музея? — В результате своих войн Наполеон вывез во Францию из стран Европы множество драгоценнейших сокровищ искусства; по требованию союзников, правительство Реставрации возвращало их прежним владельцам. Пятнадцатое — Имеется в виду 15 августа, день рождения Наполеона I. Трехцветный — При Реставрации были запрещены трехцветные знамена, кокарды и другие подобные эмблемы, как символизирующие время революции и Империи.

*Охрипший певец. Пакье, Симон (правильнее: Симеон) — министры Реставрации. В двух замененных точками строках песни говорилось о том, что Людовик XVIII цинично попирал конституцию.

*Старое знамя. Его заменит нам петух. — При Империи трехцветное знамя увенчивалось изображением орла; порт предлагает заменить его старинной национальной эмблемой галльского петуха.

*Злонамеренные песни. Песня пародирует распоряжения полицейских префектов Реставрации инструкцию по наблюдению за «гогеттами», собраниями народных песенников («певцов»), происходившими в кабачках. God save — английский гимн: «Боже, спаси (короля)».

*Маркиза. Нота — намек на секретную ноту одного ультрароялистского комитета, призывавшего монархов Священного союза вновь ввести войска во Францию для борьбы с внутренней крамолой.

*Я с вами больше не знаком. Песня обращена к либералу Дюпону де л’Ёр, которого Беранже глубоко уважал за независимый образ мыслей. Порт высмеивает обывателей, перепуганных постигшей Дюпона «опалой»: во время Реставрации он был смещен с должности председателя суда.

*Плач о смерти Трестальона. Иронический отклик Беранже на смерть главаря одной роялистской шайки, истреблявшей на юге Франции, в пору белого террора, сторонников Наполеона и протестантов. Монруж — нарицательное имя одного из реакционных центров Реставрации, монастыря иезуитов близ Парижа.

*Дамоклов меч. Тиран — подразумевается Дионисий Старший (405-368 гг. до н. э.), сиракузский тиран; желая показать своему приближенному, Дамоклу, сколь тяжко бремя величия и власти, Дионисий посадил его однажды на пиру под обнаженным мечом, висевшим на конском волоске; увидев этот меч, Дамокл в испуге выронил из рук чашу с вином. Пинд — местопребывание Аполлона и муз (миф.) намек на графоманство Дионисия, писавшего плохие стихи (подобно королю Людовику XVIII) и отправлявшего в тюрьму тех, кому они не нравились (в некоторое отличие от Людовика XVIII, возбуждавшего судебные процессы против не нравившихся ему демократических писателей Беранже, Поля-Луи Курье, Магалона и др.) Клио — муза истории.

*Старый сержант. Ненавистное знамя — белое знамя Бурбонов, ставшее при Реставрации государственным знаменем, на смену трехцветному

*Надгробное слово Тюрлюпену. Тюрлюпен — Имеется в виду актер французского народного фарса, исполнитель роли смелого и острого на язык плебея. Жилль, Скапен — популярные народные персонажи французской комедии. Мельпомена — муза трагедии. Тюрпен — образ архиепископа-воина из «Песни о Роланде». Криспен — образ угодливого слуги из итальянской комедии.

*Красный человечек. Песня основана на старинной народной легенде о том, что всякий раз, как деспотическим правителям Франции грозила небесная кара, в коридорах Тюильрийского дворца появлялось привидение красного человечка. Карл (за которого надо молиться) — король Карл X. Добрый наш король — Людовик XVI, казненный в 1793 году. Робеспьер. — Политика проводимого Робеспьером террора вызывала у Беранже отрицательное отношение. Хвалу Анри и Габриэле — намек на роялистские песни эмигрантов, воспевавшие Генриха IV (Анри) и его фаворитку Габриэль д’Эстре.

*Паломничество Лизетты. Бегинка — монахиня.

*Моя масленица в 1829 году ...в бесподобной речи тронной... — В тронной речи 1829 года король Карл X, озлобленный песнями Берапже, не удержался от намека на второй суд над портом.

*Кардинал и певец. В марте 1829 года, когда Беранже находился в тюрьме после второго судебного процесса, тулузский архиепископ опубликовал пастырское послание, одобряя судей, покаравших народного поэта. Не дорожить же всем нам только Римом! — насмешка Берашке над французским католическим духовенством, которое более предано интересам римского папы, чем интересам своей родины.

*Десять тысяч. Наложенный судом на порта штраф в 10 ООО франков был покрыт по коллективной подписке друзьями и почитателями порта. Роковой указ. — Порт Лафонтен подвергся высылке в 1663 году за настойчивые ходатайства перед Людовиком XIV в пользу осужденного министра Фуке. Лойалъ (правильнее: Луайяль) писец из мольеровского «Тартюфа».

*Дочь народа. ...с двумя дворами кряду... — с дворами Людовика XVIII и Карла X.

*Тиран Сиракузский. Речь идет о тиране Дионисии Младшем (IV в. до н. э-h сыне Дионисия Старшего, дважды изгнанном из Сиракуз, второй раз коринфским пол ководцем Тимолеоном.

*Совет бельгийцам. Вслед за июльской революцией 1830 года вспыхнула революция в Бельгии. Карла Девятого сменит Десятый — то есть одного тирана и человеконенавистника сменит другой такой же (при Карле IX произошла Варфоломеевская ночь; ожиданиями подобной же резни жила французская демократия и при Реставрации, особенно при Карле X)

*Реставрация песни. ...дату «восемьдесят девять»... — Подразумевается 1789 год, начало революции. С декабрьских дней... — В декабре 1830 года правительство Июльской монархии организовало весьма снисходительный суд над министрами Карла X, вызвавший народное негодование. Гент — один из центров французской эмиграции в пору революции и Империи.

*Прощайте, песни! Чуть из дворца перуны прогремели — намек на реакционнейшие «ордонансы» Карла X, в ответ на которые и вспыхнула июльская революция.

*Бонди. Дремучие леса Бонди под Парижем были в старину местом разбоя и грабежей; при Июльской монархии в ртом месте находились свалки нечистот, «поля орошения». Образом «Бонди» порт обозначает властвующую в буржуазном обществе жажду обогащения любыми, самыми хищническими и грязными путями. Веспасиан — намек на римского императора Веспасиана (8-79 гг.), спросившего однажды, хуже ли пахнут деньги, полученные от одного отвратительного налога. В переводе Тхоржевских отсутствует четвертая строфа песни — вероятно, нз-за запрещения со стороны царской цензуры; печатаем эту строфу в переводе 10. Александрова.

*Идея. Песня является откликом Беранже в 1840-х годах на народные республиканские восстания предшествующего десятилетия, жестоко подавлявшиеся Июльскою монархией.

*Фея рифм. Песня посвящена первым французским портам-рабочим, пользовавшимся вниманием и поддержкой со стороны Беранже.

*Смерть и полиция. В 1853 году в Париже распространился слух о смерти Беранже. Император — Наполеон III. В списке нет такого гражданина! — Беранже был лишен гражданских прав по решению судов Реставрации; буржуазная Вторая республика и Вторая империя пересматривать ртот вопрос не желали.
Ю. Данилин